Вытирая руки о джинсы, он берет салфетку и прикасается ею к моему лбу.
— Извини, если печет.
— Все в порядке. — Стискиваю зубы из-за острой боли, но не показываю виду.
Наши взгляды встречаются, жар поднимается вверх по груди, шее и, в конце, по щекам. Черт, даже кончики моих ушей горят.
— Тебе больно? — Он пригводжает меня своими темными глазами. Я ерзаю.
Привет, деревенский парень. Черт, я упустила возможность вернуться домой.
Я слежу за каждым его движением.
— Нет. Я думаю, что рана онемела.
Он держит мою голову в своих руках, и я вздыхаю. Вздыхаю и полностью расслабляюсь.
— Не похоже, что тебе нужны швы или что-то в этом роде. Подойдет просто пластырь. — Бэррон убирает руки с моего лица и слегка поворачивается к столу. Вернувшись ко мне, он улыбается, и это чертовски прекрасно. — По ходу, у меня есть Эльза или Губка Боб.
— Я фанатка Эльзы, — говорю я, смеясь, а затем улыбаюсь. Куда бы я ни посмотрела, везде фотографии двух девочек в его жизни, их милые рисунки и их фотографии с ним. В доме Тары и в ее словах нет ни единого упоминания об этих девочках, хотя я наверняка знаю, что она их мать. Несмотря на детали, которые мне известны, я говорю:
— У тебя уже дети, хотя ты еще так молод.
Он пожимает плечами, и с его губ слетает грубый смешок.
— Я начал рано.
— Похоже на то. Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
Беспокойство гложет меня, дыхание учащается.
— Их мама где-то рядом? — Часть меня хочет убедиться, что он тот, за кого я его принимаю. Может быть, есть еще один Бэррон Грейди. Такое может быть, правда?
Его челюсть сжимается, когда он снимает обертку с пластыря, но выражение его лица не меняется.
— Неа.
Я сглатываю и киваю, чувствуя на плечах тяжесть своей лжи.
— Прости. Я не хочу лезть в твою жизнь.
Приклеив пластырь мне на лоб, он вздыхает.
— Хочешь чего-нибудь выпить? У меня есть вода, молоко, шоколадное молоко и сок. Или пиво.
Я закатываю рукава своего свитера повыше на предплечьях, отступая от него.
— Есть что-нибудь покрепче?
Уголки его губ поднимаются вверх.
— Я уверен, что у меня где-то здесь есть немного вина. Думаю, что Карли на днях вечером оставила бутылку.
Карли? Кто, черт возьми, такая Карли? И почему меня это волнует? Господи, как же сильно я ударилась головой?
— Я не люблю вино. Может, есть виски?
Бэррон тяжело вздыхает, его полуулыбка превращается в легкий смешок.
— А ты серьезно настроена раздеть меня.
— Что ж, так и есть, — поддразниваю я. — Но я не хотела бы переходить границы твоего гостеприимства.
— Ты не переходишь, — бормочет он. Повернувшись ко мне спиной, он двигается в сторону закрытого шкафчика и открывает его. — Выбирай.
У него впечатляющий запас виски. Должно быть, это его любимый алкоголь, потому что у него около десяти бутылок разных марок.
— Ты расстанешься с Pendleton (Прим. пер.:— марка канадского виски)?
Он тянется к нему.
— Для чего он здесь, как не для того, чтобы пить?
— Верно, но я не знаю, возможно, ты хранишь его для чего-то особенного.
— Это особенный случай. Ты не умерла, и мне не пришлось объяснять моим девочкам значение слова труп.
Ставя бутылку на кухонный островок, он закрывает шкафчик и достает два стакана.
Мое сердце переполняется чувствами от того, как он говорит «мои девочки». Даже просто наблюдая за его действиями в течение последнего часа, становится понятно, что они значат для него целый мир.
Мы садимся за кухонный островок, который заваленный полуодетыми Барби, а одна кукла, похоже, одета, как ведьма. Бэррон наливает виски, и я не могу не смотреть на его руки. Длинные, сильные пальцы легко держат бутылку, костяшки, покрытые шрамами, и мозолистые руки, которыми я хочу провести по длине своего позвоночника.
Ерзаю на стуле, прочищая горло, полностью осознавая, что скрываю правду от него, но не в силах отстраниться. Он интригует, и я не могу понять, привлекает ли меня его грубая сторона или таинственные глаза, но я почти уверена, что трахну его просто, чтобы это выяснить.
Мы пьем в тишине, наше дыхание заполняет пространство между нами. Я наблюдаю за его реакциями, за его спокойным дыханием, за нахмуренными бровями из-за сосредоточенного взгляда. Если бы мне нужно было его разгадать, я бы предположила, что этот парень держит раздробленные осколки своего разбитого сердца взаперти, прежде чем его изъяны скажут сами за себя. Осколки туго сшиты и заполняют пустоту в глубине души. И хотя мое присутствие здесь сегодня ночью случайно, мое молчание вызвано моим безрассудным эгоизмом.
— Ты построил это место? — Я показываю жестом на его дом. — Дом действительно хороший.
— Это не особняк в горах, но да, я его построил.
Перевожу взгляд на бетонные столешницы и приборы из нержавеющей стали. От деревянных полов до балок с необработанными краями на потолке, ясно видно, что каждая деталь находится на своем месте.
— Это потрясающе. Ты талантлив.
Прочистив горло, Бэррон стучит своим стаканом по моему и наклоняется ко мне. Мои чувства на пределе из-за насыщенного запаха кожи и мужчины.
— Хочешь еще?
Я улыбаюсь.
— Я думала, что это я пытаюсь раздеть тебя, а не наоборот.
Бэррон тихо смеется, звук становится приглушенным, когда он поворачивается, чтобы достать бутылку, но не отвечает. Хм. Может быть, деревенские парни не так жадно стремятся воспользоваться девушками с длинными ногами и голубыми глазами.
— В таком случае, я бы хотела еще. — Я знаю, что не должна, но не могу устоять перед его южным акцентом.
Наливая еще, он самодовольно ухмыляется, его мышцы напрягаются самым восхитительным образом, когда он наполняет мой стакан.
— Итак… Калифорния?
Протягивая стакан мне, наши пальцы соприкасаются. Мое сердце подпрыгивает в груди, а желудок сжимается. Бл*дь. Мне нужно уйти, потому что, если я этого не сделаю, я знаю, что произойдет. И собираюсь сделать то, о чем могу пожалеть. Делаю глоток виски, чувствую желанное жжение, глаза смыкаются.
— Как ты узнал?
— Номера машины.
Я падаю в омут его темных глазах и знаю, что если буду пялиться слишком долго, пути назад не будет.
— О, точно.
— Ты слишком молода, чтобы быть за городом в одиночестве.
— Достаточно взрослая.
Он ждет, как будто больше не собирается говорить, пока я не скажу ему. А потом понимаю, о, черт. Что, если он думает, что я сбежала, украв машину моего отца?
— Мне двадцать один.
В его глазах появляется какая-то эмоция, его рука сжимает стакан, и я не упускаю это из виду. Он моргает и быстро приходит в себя.
— Куда направляешься?
— Куда угодно, только бы не быть там.
— Тоже не могу сказать, что я бы остался там. — Он кивает, ставя стакан на журнальный столик. — Все, кого я когда-либо знал, кто там жил, никогда не имели честных намерений.
Его внимание приковано к стакану перед ним, но от его слов и баритона, от того, как они царапают мою кожу, я чертовски потею. Могу сказать по его манерам, что эмоциональное одиночество ставит этого парня в категорию слишком предсказуемых.
Тара определенно поимела его.
— Ты когда-нибудь уезжал из Техаса?
— Один раз. — Поднося виски к губам, его грудь расширяется от вдоха, взгляд становится отстраненным. — Доехал до границы с Калифорнией и вернулся обратно.
— Почему?
Его темно-карие глаза снова смотрят на меня, и их жар заставляет меня непреднамеренно наклониться к нему. Неужели меня влекло сюда для чего-то большего, нежели просто пописать и чтобы олень прыгнул мне на капот? Был ли этот парень поставлен на моем пути по какой-то причине?
— Решил, что она того не стоит. — Он проглатывает напиток, который выпивает, а затем моргает от жжения, наклоняя стакан к фотографии на стене, на которой он и его дети. — Но они стоили.
Мне не нужно просить объяснений. Он выбрал своих детей, а не Тару, и я ни капли его не виню.
