Всё так и получилось, через какое-то время, когда ноги уже не держали Али, Вадим развязал её руки, женщина была готова схватить член и направить его в себя собственноручно, но:
— Подожди, рыбка, не будь такой торопыгой, — остановило её, и Вадим вошёл сам, придерживая её попку на нужной высоте и, плавно покачиваясь, под стимуляцию, сразу после оргазма Али, кончил сам.
— Как ты… Откуда такая уверенность, что мне понравится? — спросила Али, устраиваясь рядом на разобранном диване.
— Ну… проверил, раньше.
— Да ладно, а я не заметила.
— Пфф…, - дуя запахом чеснока, — я это проверил ещё в твои семнадцать, и сейчас, при первой возможности. Честно говоря, я удивлён, что ты не… По-моему, тебя подобные штуки заводили всегда. Твой бывший просто лох, рыбка.
— Ха! Такой самоуверенный… это вредно, вообще-то.
— Так не надо злоупотреблять, но ты должна признать, что неприличные вещи бывают сильно приятными, как салат с чесноком или… анальный секс… рыбка, признай это.
— Признаю.
— Как себя чувствует моя попка? — лёжа на животе, зарываясь в волны тициановских волос.
— Твоя? — сдёргивая одеяло, — отличная задница! — под смачный шлепок.
Проведя выходные вдвоём, выпадая из мира, в понедельник особенно сильно не хотелось выныривать на поверхность реальности, в которой прямо сейчас пересмешки упрямо глядели на Али.
— Прости, может, объяснишь ещё раз, для особо одарённых, почему я не могу подвезти тебя на работу? Сегодня я успеваю тебя забрать.
— Вадим, я говорила, нас увидят!
— И?
— Не хочу, чтобы говорили… я, вроде, неплохо справляюсь со своими обязанностями… неплохо?
— Сёмка не жаловался.
— На самом деле — сложно перестроиться, привыкнуть, и я не хочу, чтобы говорили, что мои успехи — потому что я сплю с тобой.
— А тебе не насрано — кто что говорит? Особо пиздливые будут говорить после увольнения.
— Перестань, людям естественно обсуждать чужую жизнь, а тут… тут это вообще норма, как мне кажется, они будут говорить, всех не уволишь…
— Всех не перестреляешь, гнида белогвардейская, — запрыгали пересмешки — ладно, высажу за одну остановку… Никто не увидит.
— Ага, у тебя же такаааая незаметная машина, поеду на своей, всё.
— Не называй это чудовище машиной!
— Отстань. Не нравится — не ешь.
— Да у меня там ноги не поместятся, спасибо, мне хватило радости, пока с рынка её пригнал… Лина, серьёзно, подумай о машине.
— Отстань, Вадь, у меня нормальная машина, — тихо, очень сложно контролировать эмоции, которые рвались наружу с внутренним криком «я боюсь, боюсь, боюсь». Нецелесообразно, несимметрично, удушливо.
Перед выходом:
— Ты себя нормально чувствуешь? Точно? — рукой по попе, очевидно, что вопрос касается не общего состояния здоровья женщины с тициановским цветом волос рядом с ним.
— Точно, нормально… ты же сам сказал, что чуть-чуть только… чуть-чуть же?
— Ну, раз нормально, значить чуть-чуть, вооот, — показывая расстояние между пальцами сантиметров пять, — столько, — пересмешник, всегда такой был. — Лина, я забыл сказать, у меня встреча сегодня к ночи… деловая, так что я появлюсь дня через три, наверное.
— Деловая? Ночью?
— Какие дела, такие и встречи, звони, если что, ладно?
— Ладно, пока, — нажимая на брелок сигнализации машины.
— Подожди, — оставляя почти целомудренный поцелуй в уголок губ, — я люблю тебя, — глядя в глаза, — люблю.
Через три дня Вадька не появился, ещё через два — тоже, в четверг Али звонила несколько раз, но звонок либо сбрасывали, либо всё, что было слышно — это шквал голосов на заднем фоне, среди которых были женские.
Потом ответил сам хозяин телефона и, явно нетрезвым голосом, сказал «прости, не слышал», а телефон не брал, потому что «он был в брюках, а брюки на стуле» и, наконец, «я в доме, на даче, рыыыбка».
У Али была масса причин, явных и очевидных, прямо сейчас вывезти вещи Вадима из своей жизни и шкафа. Была масса причин принять, как должное, поступок пересмешника, он всегда был таким. Была масса причин спокойно разработать план, выверенную концепцию, вернуться к изначальному решению, пока пересмешки не ворвались в её размеренную, выверенную жизнь, и не попытались всё разрушить в ней.
Тогда, когда-то давно, Алёшка чуть не умерла от пьяного голоса на другом конце провода, сейчас — она попросту не позволит такому произойти с ней. Концепция проста — спокойствие, отсутствие лишних эмоций и волнений. Волнения опасны. Они приносят боль.
Но, садясь в машину, она понимала, что выворачивает на трассу, которая ведёт прямо на окраину тихого, пыльного южного городка. Сворачивая вдоль изогнутой лесополосы, упираясь в высокий забор и ворота из массива дерева, Али шла вдоль забора, зная, что поодаль есть калитка «для своих», и у неё есть ключи от этой калитки. «Возьми на всякий случай, но пообещай, что тебе не придёт в голову приехать на своём зингере, возьми такси… вот этой фирмы».
Алёшка долго смотрела на телефонный аппарат, гипнотизируя его, уговаривая свои руки не набирать номер, который помнила наизусть… Неимоверное количество раз она набирала его мысленно.
Так просто, набрать номер, сказать «Поздравляю» и спокойно положить — трудно? Это не может быть сложным. Просто номер. Просто поздравляю.
— Да, алле…
— …
— Гооовоорите громче, вас не слышно, — музыка на заднем плане.
— … - вдох, выдох.
— Алле, перезвоните, — женский голос рядом: «Вадим, всё… бросай ты эту трубку, пойдём, сейчас наш танец будет» и «Иди малыш, сейчас я… иди».
— Лина? — пьяное «Лина», — Лина, прости меня…
Али не простила Вадьку… Бросив трубку, восстанавливая дыхание, как после пробежки, Алёшка долго смотрела в белый потолок или окно, где было видно смуглое небо… Тогда как Лёшке отчаянно хотелось чёрное, низкое и звёздное, чтобы поймать падающую звезду и спрятать её в карман, ближе к сердцу, теперь бы Алёшка не растерялась, теперь она точно знала, чего хотела, и что было для неё отчаянно поздно.
Простила ли Али Вадьку или, возможно, обида так и жила в её сердце, укрепившись, ожидая своего часа, празднуя сейчас победу, под фанфары внутренних «Я тебе говорила».
Уже на пороге дома, заглядывая в приоткрытую дверь, Али столкнулась с женщиной — высокой, в обтягивающих выдающиеся формы джинсах, в расстёгнутом полушубке, а ведь ещё даже не все листья упали с деревьев, и в ярком свитере, невообразимо голубого цвета с нитями люрекса, на котором нелепыми нитями тянулись золотые украшения.
Женщина была неопределённого возраста, так говорят, когда возраст выдаёт взгляд, но отсутствие мимики вследствие инъекций оставляет коридор от тридцати до пятидесяти лет, ногти с замысловатыми цветами и наращённые ресницы — Али определённо где-то видела эту женщину. Следом, слегка покачиваясь, держа в руках бутылку с минеральной водой, выходил мужчина, с помятым лицом, достаточно высокий, и с объёмным животом, который соответствовал седьмому месяцу беременности, дополняли колоритный образ недельная щетина и запах перегара, который чувствовался даже издалека.
— Любаша, солнышко моё, ну что ты злишься, мы же самую чуточку задержались, — мужчина размахивал руками, пытаясь показать размер «чуточки» на которые они задержались, — я искуплю, кровью, — «вью» потонуло в глотки воды, — Любаня, ну, может, всё же пива, у Масика голова болит… Любась?
— Иди, Масик, не зли меня, пока на своих ногах стоишь, уродец, срань господня у вас вечно, а не переговоры, — глаза с наращёнными ресницами столкнулись с глазами в обрамлении каштановых ресниц, — Вадииииим, тут к тебе, и когда только угомонишься!?
— Ай, какая цаца, ай какая лапа, уси какая, — остановившийся рядом запах перегара заглядывал в лицо, — от шельмец Вадим, самую сладенькую себе на последок припас, рыыыыженькая, эй рыыыженькая, а может со мной?.. Подумай, я щедрый…
— Иди, — толкнув в спину Масика, Любаня отвесила подзатыльник по коротко стриженой голове, отчего Масик потерял равновесие, и, скатившись с крыльца, сейчас сидел на дорожке, моргая глазами.
