– Тогда чего ты ждешь? – зарычал на нее, – немедленно вызови!
– Конечно, – Марта кротко повесила голову и тут же развернулась, чтобы спуститься и найти телефон.
К двери гостевой спальни я подходил с замирающим сердцем, слыша как Есения лепечет с сынишкой:
– Малыш, что-то болит? Боже, какой горячий у тебя лобик… Сейчас… Сейчас… Сейчас я что-то придумаю…
Она суетилась. И, очевидно, очень переживала за сына.
За… нашего сына.
О, черт, ну как мне уложить эту мысль в голове? Осознание приходит не скоро. Мне приходится еще пару минут постоять возле двери, стискивая в кулаки свои руки и насильно заставить себя поверить в то, что у меня есть ребенок.
Пару медленных вдохов, чтобы опять не перепугать Фею рычанием, и, дернув на себя ручку двери, я прошел внутрь спальни.
Мальчишка сидел на коленях у матери, уткнувшись лицом в ее шею. Бледная, до смерти перепуганная Есения подняла на меня взгляд, без слов вопрошая: что ты теперь собираешься делать?
А я как истукан застыл посреди помещения, потому что от этой картины защемило в груди.
– Ты… – тихо выдохнул, – ты… не бойся меня.
Какая глупая фраза.
Уверен, Есения прекрасно знает, кто я такой. Иначе бы в ее глазах не плескалось сейчас три тонны страха, да и сбежать она бы не попыталась тогда.
Но почему-то мне показалось жизненно важным сказать, что я не причиню им вреда.
Медленно выдохнув, Фея не спускала с меня настороженных глаз. А я тихо подошел ближе к кровати и так же тихо сел рядом.
Вскинул руку, но не решился коснуться ребенка.
Есения крепко зажмурилась, преодолевая себя, прежде, чем прошептать:
– Он… Ты можешь к нему прикоснуться, Гурам…
Недоверчиво, будто от одного моего касания этот маленький мальчишка может рассыпаться, я взял в свои его пальчики. Малыш поднял голову и посмотрел мне в глаза.
– Привет… – поздоровался он. Я боялся, что мальчик вырвет свою руку из моих пальцев, но он сидел неподвижно и лишь жался к маме плотнее.
– Все… хорошо, – голос, рвавшийся из моей глотки, будто был не моим, низким и хриплым, волнительным, – я… не обижу тебя.
Мальчик нахмурился, будто оценивая то, что услышал, а потом просто кивнул.
Я склонился чуть ближе, проверяя насколько горячий у него лоб.
– Марта уже вызвала доктора, – сообщил притихшей Есении.
– Хорошо, – абсолютно беззвучно, одними губами, ответила моя гостья.
Повисло молчание.
Но в этом молчании было так много всего… Так много важного. Гораздо важнее всего, что происходило в моей жизни за последние годы.
Сын.
У меня есть сын.
И я не знал о нем несколько лет, но злиться по этому поводу сил просто нет. И, быть может, так даже лучше. Может быть, только благодаря тому, что этот малыш рос вдалеке от меня, он жив до сих пор. Ведь я прекрасно осознаю, какой опасности подвергаю людей с собой рядом.
– Петь, – тихо шепнула Есения, приглаживая непослушные волосы сына, – помнишь, про наш секрет?
– Угу, – буркнул мальчик, с интересом глядя на мать. Фея шумно сглотнула, явно пребывая в волнении.
– Теперь пришло время открыть этот секрет. Твой папа… – она молчала, похоже не в силах закончить эту короткую фразу.
– Я, – прохрипел, смотря на мальчишку, – я твой папа, Петь. И я… я очень этому рад.
Есения посмотрела на меня с недоверием, а глаза сына загорелись радостным блеском.
– Папа? – задумчиво прошептал он мне в ответ, будто на вкус пробуя новое слово. – А что обычно делают папы?
Я усмехнулся. Напряжение медленно растворялось в воздухе спальни.
– Папы… Обычно папы очень любят своих детей.
– И покупают им много игрушек? – с легкой хитринкой спросил мальчишка в ответ.
Я рассмеялся, и даже Фея неуверенно улыбнулась, кусая губу.
– Очень много, Петь. Я подарю тебе очень много игрушек, каких ты только захочешь.
– Обещаешь?
– Клянусь.
Я уже успел оценить, что Фея с сыном жили явно не в роскоши. На мальчишке хорошая одежда и обувь, а вот сама Есения точно не балует подобным себя. Поношенные ботинки и видавшие виды легкие джинсы. Но, удивительным образом, все это нисколько не портит ее красоту. На ней и мешок из-под картошки смотрелся бы просто отлично.
Невольно я залюбовался своей лесной нимфой, и сам не заметил, как губы растянулись в нелепой улыбке.
– Гурам, – Фея смутилась и спрятала взгляд, – что с тобой?
Но ответить я не успел, в комнату вошла Марта, чтобы сказать, что доктор будет через двадцать минут.
Все эти двадцать минут я не отходил от нашего сына, и был с ним до самого вечера. Проследил, чтобы Марта дала ему правильные лекарства от простуды, строго по назначению доктора, а потом дождался, пока мальчик уснет.
– Наверное, – тихо шепнула Есения, когда за окном уже были глубокие сумерки, а Петька безмятежно посапывал в мягкой кровати, – нам надо все это… обсудить?
Блеск потаенной надежды в ее глазах говорил сам за себя. И сколько бы Есения не храбрилась, я видел, что она все равно боится меня. Почему? Ведь по сути пока я не причина ей никакого вреда. Почему она так уверена, что я намерен забрать ребенка себе? Переживает, что я разозлюсь, из-за того, что она не сказала о сыне?
– Конечно, – согласился я с ней, – нам действительно надо все обсудить. Я буду ждать тебя в гостиной внизу.
– Прямо сейчас? – Фея скользнула испуганным взглядом на настенным часам. Стрелка на них перевалила почти что за полночь.
– Прямо сейчас, – безапелляционно ответил.
24
24
Город окончательно укутался в тьму, когда я спустилась в гостиную. В камине потрескивали поленья, окрашивая комнату в теплый оранжевый свет, похожий на свет той тусклой свечи, что горела в моем старом доме в нашу первую ночь.
Гром сидел на диване. Спиной к двери. И я застыла в проходе, так и не решаясь сделать шаг внутрь гостиной.
– Почему ты застыла?
– Я… – я обхватила себя руками крест на крест, – я очень боюсь того, что ты мне скажешь, Гурам, – честно призналась.
– Почему? – он по-прежнему не оборачивался, а я по-прежнему не решалась войти. Но… так даже легче, потому что когда мы смотрим друг другу в глаза, в голове образуется вакуум и нужные мысли оттуда исчезают как по щелчку.
– Тогда… три года назад… я тебя видела, – я опустила голову ниже, – я тогда в клинике работала, и видела тебя там… С женщиной. Она утверждала, что беременна от тебя. А ты… Ты меня не заметил. А ей сказал, что, если бы она действительно была от тебя беременна, то своего ребенка она бы никогда не увидела. Ты бы его забрал. – Я горько сглотнула, но дала себе только мгновение. Не успевая опомниться, горячо зашептала: – Гром, если ты отберешь у меня моего сына, то знай… – из груди вырвался всхлип, – знай, что я тогда… я тогда просто не смогу жить! Я умру в то же мгновение! Он самое дорогое, что есть у меня! И… я просто не смогу без него! Я знаю. Я все знаю… Я знаю, какая власть в твоих руках! Я знаю, что ты можешь это сделать… Но… тогда лучше сразу меня убей, потому что я не смогу без него, и…
Не в силах договорить, я закрыла руками лицо и горько заплакала. Перспективы, нарисованные воображением в моей голове, были безрадостными. Гром не простит, что я так долго скрывала от него сына. Уверена, что он захочет забрать его, а меня наказать. Но никакое наказание не может быть страшнее того, что я никогда больше не увижу своего малыша.
Поддавшись безрадостным мыслям, я не заметила, как Гром поднялся с дивана и в два шага оказался рядом со мной.
Он замер, а потом аккуратно взял за запястья, сосредоточенно глядя в мое заплаканное и наверняка некрасивое в эту секунду лицо.
– Я не такой зверь, как ты себе представляешь, – с горечью произнес он.
– Но… та женщина… И ты… ты сам ей сказал…
– Ей я так сказал, потому что она была одной из многих. Одной из многих, кто всеми правдами и неправдами пытался зачать от меня, думая, что так обеспечит себе лучшее будущее. Все они даже не представляли, как опасно рядом со мной находиться. И ты… – его голос, глухой и безрадостный, пробирал до костей, – ты, Есения, к сожалению этого тоже не представляешь. Я даже… Я даже благодарен тебе, что мальчишки все это время не было рядом со мной. Так ты уберегла его от огромной опасности. А дальше… Дальше я буду думать, как уберечь от опасности вас… обоих.
