«И за что бы? – рассудила она. – Добро бы по моей квартире с «Самсунгом» бегали…»
– Зой-Никитишн, а можно вас спросить? – вдруг медовым голоском обратилась к ней Федченко.
– Ну, – разрешила Зоя.
– Зой-Никитишн, а вы не знаете, почему Ярик пошёл домой? Минут десять назад.
Яриком, или Ярославом, звался внук Анны Павловны.
– Ну… не знаю. Может, его в магазин послали? За порошком?
В своём собственном голосе Зой-Никитишна различила пару-тройку фальшивых нот.
– Только его почему-то с вещами за порошком послали, – добавила ещё ложку мёда Федченко. И одарила наставницу ещё одним ясным взглядом.
– Ты вот что… занимайся делом, Тоня! – предложила Зоя, отводя глаза. – Мусор бы вынесла…
С красноречивым вздохом та отправилась в сторону урны.
«Вот тебе и честность – минус! – мысленно прокомментировала Зоя. – Наличие собственного мнения – минус…»
В библиотеку заглянула Эльвира.
– Твоих сколько осталось?.. Двое! – и понимающе покачала головой. – А мои все разбежались, представляешь? Только отошла на полминуты… Пална вообще озверела. А я при чём, простите?! – и, перейдя на полушёпот, продолжила: – Слушай, Зойка, ты брось эту тряпку! Я тебя серьёзно предупреждаю. Мы как-никак учителя, а не поломойки! Я вот работала в обычной школе, и знаешь что заметила? Пока ты с ними в классе – ты человек человеком. Костюм, причёска, маникюр когда-никогда, опять же музыку ведёшь… А летом послали меня в трудовой. Ну и что там? Ходишь патлатая, в майке, полдня на солнцепёке. Вместо музыки – помидоры да бурьян. Вечером – душ один на всех девчонок, труба ржавая, да ещё и воды не хватает… Ну и какой после этого может быть авторитет, как ты думаешь? Так что имей в виду!
И она многозначительно потрясла коротким перламутровым ноготком.
Тут распахнулась дверь кабинета завуча, и мимо библиотеки быстро прошла, подозрительно отвернув лицо, Илона Ильинична. Вслед ей громыхнуло хорошо поставленное контральто Анны Палны:
– Вместе со всеми! Да! На общих основаниях!
– Засветилась старушка, – шепнула Эльвира, – опять права качает! За учебный процесс переживает… Так и на пенсию загреметь недолго!
Младших детей отпустили в пять. Старших – в шесть. Взрослых – в половине девятого.
В предночной тишине и темноте Зоя двигалась к остановке без чувств, без мыслей, без сил. Энергии не хватало даже на голод и жажду, даже на страх темноты. Однако ноги-руки – вот странность! – двигались как положено, не теряя координации, не сбиваясь с нужного направления, в ритме неторопливого, но размеренного марша. Столь неизменное послушание собственного тела искренне удивляло и даже умиляло Зою. И в такт усталому маршу в голове сами собой складывались слова: «Тело – друг… Моё тело – друг… Моё тело – верный друг…» И при этих словах душе становилось как будто не так одиноко. «Может, купить с получки красивый халат… Или пижаму?» – размышляла Зоя в порыве благодарности собственному (хотя и несовершенному) телу. И тело в ответ оживилось и даже чуть-чуть ускорило шаг.
– Кушайте, кушайте! «Наелся как дурак на поминках» – это ж сама баба Анфиса говорила, – старательным хозяйским голосом угощала Надя, жена троюродного брата.
Зоя не помнила, чтобы баба Анфиса такое говорила. И ласковенький Надин голосок звучал как недоученный этюд. И вообще, не обязательно было сюда, в станицу, тащиться на «девять дней». Отговорилась бы, как кузина Люси: «Голова болит зверски, я сегодня нетранспортабельна», – и все дела! Помянули бы бабушку дома, и ничуть не хуже. Ну что они, рыбы не нажарили бы? Баба Анфиса бы не обиделась… Или, может, всё-таки обиделась?
– А надо бы встречаться почаще… Не по таким только случаям, – наставительно молвил Михаил, о котором Зоя никак не могла сообразить – какой-то-юродный дядя он ей или всё-таки брат? По годам он был старше её лет на семь, по внешнему виду – деревенский мужик в свитере с растянутым воротом, такой типичный герой передачи «Диалоги о рыбалке». Совершенно чужой человек. Взгляд колючий. Встреть она его в городе – в жизни бы не узнала. Да и понятно: в детстве он, как старший, держался особняком, на детвору поглядывал свысока. И теперь вот наставляет их с мамой, как жить.
– Родня должна родниться, – неспешно продолжал он. – Мало ли что в жизни бывает! Вдруг какой случай – куда бежать, а? К родному человеку!
И сурово оглядел сидящих за столом.
Зоя попыталась представить себе случай, при котором она бы побежала к Михаилу. Например, если её в чистом поле застанет гроза, а на краю поля – его дом. Тут уж не до выбора, у кого спасаться! Хотя куда охотней она бы, допустим, побежала к Ирусе…
– Так тебя ж не дозовёшься, Миша! – отозвалась мама. – Я на шестьдесят пять лет, помнишь, приглашала? И тебя и Серёжу с Надей.
– А я тогда в Тюмень вахтой летал. Не выбрался, – объяснил Миша. – Не обижайся, тёть-Люб!
– Ну а мы тоже никак: комнату пристраивали. Извиняйте! – оправдалась Надя, споро собирая тарелки из-под лапши. Всё у неё, как обычно, горело в руках: грязная посуда моментально исчезала, бутылки в нужный момент появлялись и открывались сами собой, и горки пирожков вырастали посередине стола. И пристраивалась комната, и пололся огород… Иногда Зое казалось, что всё это проворство – напоказ и в укор ей. Ещё с юности, с до-замужества, присутствовал у них элемент соперничества: ловкая сельская девчонка и городская неумеха. Смутно вспомнилось, как однажды Надежда с новорожденной дочкой на руках одной рукой варила борщ… А Зоин Пашка, ещё грудничком, если Зоя его кормила и Толик начинал с ней хотя бы разговаривать, – тут же принимался ворчать, не отпуская груди, – ругался…
Но одновременно Зоя чувствовала себя как бы незаслуженной обладательницей несметных городских сокровищ: асфальтированных улиц с трамваями и иномарками, и рынков вкупе с супер– и гипермаркетами, и даже кинотеатров (в которых она, правда, не бывала уже лет пятнадцать) по соседству с ресторанами (в которых не бывала практически никогда). И, однако, всё это досталось ей совершенно даром, по месту жительства, в то время как Надины трудовые будни протекали в ограниченном пространстве восьми соток между домом, огородом и летней кухней…
Зато при такой скорости жизни стареть Наде было, понятное дело, некогда, и потому она сохраняла в полной неизменности смуглое лицо с быстрыми чёрными глазами и гладкие волосы. Разве что пополнела немного.
– Что, растолстела? – на ходу бросила Надя, словно прочитав её мысли, и окинула знакомым насмешливым взглядом, в котором Зоя прочла дополнительно: «У нас-то тут фитнес-клубов не водится!»
Зоя не нашлась, что ответить, и только опустила глаза, как уличённая в мелкой пакости.
– Да что на вас обижаться… Мы и сами на похороны не выбрались, хоть вот на девять дней, – говорила тем временем мама.
– А и холодно сегодня! Восемь градусов – шутка ли? Не-е-ет, надо тёплые носочки надевать! – торжественно объявила басом на весь стол старуха в мужском пиджаке. Эта бабушка, видно, забыла, куда пришла. Не ориентировалась в обстановке…
– А чего ж Павлуху не взяли? – спросил Сергей, троюродный брат. Он смутно помнился Зое длинным, худым и белобрысым, а теперь через стол сидел коренастый мужчина, стриженый почти под ноль, со странно смуглой нижней частью лица. И всё же полусмуглое это лицо было узнаваемо. Сергей считался в семье немного тугодумом, зато не важничал и девчонок, Зою и Люси, не обижал. Недаром же и Надежда его выбрала… Зоя отчего-то не сомневалась, что замужество, как и все свои дела, она организовала быстро и споро. – Я его видел – не помню, в третьем классе, не помню, в четвёртом?
– На хозяйстве Павлуха! За двумя домами смотрит. Шестнадцатый год хлопцу, – ответила за Зою вездесущая Надежда.
Никогда дома они не называли Пашку ни Павлухой, ни хлопцем. Даже странно было, что эти, по сути, незнакомые люди запросто расспрашивают о нём. Половину сидящих Зоя вообще видела первый раз. Тощий седой дедок сидел очень прямо и смотрел перед собой в скатерть. А какая-то бабка в пёстром платке и цыганских серьгах, наоборот, таращилась на неё во все глаза. Зоя жевала кусок жареной рыбы и мечтала поскорее отсюда выбраться. Нет, всё же надо было отговорить маму ехать… Всё равно здешняя новая жизнь уже бесследно вытеснила предыдущую, оставшуюся в детских Зоиных воспоминаниях.
Тогда, например, здесь было всегда светло – может, потому что мебели стояло раз-два и обчёлся? И окна не обзавелись ещё этими тяжелыми коричневыми шторами с подвязками…
– …Мебели, конечно, практически никакой у неё не было. Мы ведь, тёть-Люб, здесь всё сами: и диван с креслами, и стенку. У баб-Анфисы помните, что стояло? Буфет столетний, стол да четыре стула…
«Вот и очень хорошо было! – вмешалась Зоя – понятное дело, мысленно. – Зато светло, чисто всегда. У бабушки Анфисы никогда ни пылинки… Окна каждый месяц мыла».
