Объяснение Мэгги шито белыми нитками. Если ей всегда было так тяжело вспоминать о прошлом, почему она вдруг так откровенно выложила всю подноготную? Встреча с дочерью непременно всколыхнет пережитое, и если она старательно избегала этого столько лет, почему не боится теперь встретиться лицом к лицу с похороненными проблемами?
Как многие представительницы ее профессии, она была суеверна. Она соблюдала огромное количество предосторожностей, ритуалов и всего прочего, чем актеры пытаются отгородиться от несчастий и провалов. Она бы нипочем не стала оживлять несчастное прошлое, если бы оно вправду было таким. Ему никогда не забыть, как однажды, побелев как бумага, она сидела в гримерной, отказываясь выйти на сцену, потому что потеряла свой талисман. И просидела так, пока его не нашли. Он поднял кружку и, нахмурясь, уставился в нее. Как бы то ни было, причина не в материнских чувствах. Это сюжет не дешевой мелодрамы, а триллера в духе Хичкока.
Не забывай, твердил он себе, Мэгги — актриса, тут никогда не разберешь, где жизнь, а где игра. Может быть, разгадка в том, что она — инструмент, с помощью которого люди изживают свои страхи и прочие проблемы. Жаль, что для меня она в этом качестве ни разу не постаралась…
Чем явственней по ходу размышлений эль «Сэмюэл Смит» прочищал ему мозги, тем тверже Барт убеждался в том, что имеет дело вовсе не с тем случаем, о котором говорила Конни, — мол, «у сердца свои резоны». Мэгги не высказала ни единого сомнения насчет того, что намеревалась предпринять, никаких опасений по поводу той сумятицы, того смятения чувств, которую вызовет ее поступок. Никакого сочувствия приемным родителям своей дочери. Да и ей самой.
Он не рассчитывал на то, что она спросит у него или кого другого совета. Если она когда-либо и советовалась, то исключительно относительно своих ролей. Но его беспокоило, что она была совершенно глуха к последствиям шага, который готовилась сделать. Но и это было вполне в ее духе. Она всегда видела перед собой желанную цель и непременно достигала ее, даже если для этого приходилось пустить в ход тяжелую артиллерию.
Как могла Мэгги, удивлялся Барт, проявлять такую эмоциональную глухоту в жизни, в то время как на сцене просто пылала страстью? Однажды он поделился своим недоумением с Конни, и та, недолго думая, отрезала: «Мэгги может такие эмоциональные глубины обнажить, что куда тебе Мариинская впадина!»
— Да, но только на подмостках. Когда она перестает существовать как реальная женщина и начинает жить жизнью своей героини. Причем я заметил одну любопытную деталь: по-моему, она никогда не достигает подлинной агонии в борении чувств. В таких случаях она выезжает за счет своей блестящей техники. И все верят, что это подлинное переживание.
— Кроме тебя.
— Да. Кроме меня. Я глубоко убежден, что она переживает, так сказать, головой, а не сердцем.
Барт был не одинок в этом мнении. Два-три тонко чувствующих критика тоже заметили, что в некоторых ролях Мэгги демонстрировала именно технику, а не подлинное переживание, хотя все вокруг твердили о ее «сокрушительной эмоциональной искренности». Но в том и беда, думал Барт, что искренности-то как раз тут не было и в помине. Однажды в какой-то пьесе, когда даже видавшие виды осветители утирали слезы, он оставался абсолютно нетронутым. Ее героине не хватало чего-то очень важного, и, как ему показалось, сама Мэгги даже не догадывалась, чего именно. Что же, может, она и в самом деле не способна на глубокое чувство, размышлял он. Это ведь не каждому дано. Возможно, именно поэтому она и пошла в актрисы. Многие замечательные актеры и актрисы стали таковыми потому, что им была невыносима собственная индивидуальность, и они прятали ее под масками придуманных персонажей. И разве не сказала ему Мэгги однажды: «Я чувствую себя по-настоящему живой, только когда играю».
Но как бы то ни было, решил он, осушив вторую пинту пива, я должен быть рядом. Она у меня в крови. И я не могу допустить, чтобы она кинулась в эту авантюру без руля и без ветрил. Сколько людей может пострадать от ее необдуманных поступков! Если все пойдет наперекосяк, — впрочем, почему «если», наверняка так и будет — мне, по крайней мере, следует быть вместе с ней. Сама она не снизойдет, чтобы меня упрашивать, а мне не впервой идти на мировую.
Тут ему в голову пришла еще одна мысль. Если он ввяжется в эту историю, им с Конни придется заняться раскопками этого дельца. Мэгги права, ей самой браться за это нельзя — пресса житья не даст. Но пока они с Конни будут этим заниматься, Мэгги останется без их бдительного присмотра. Следовательно, на это время ее нужно плотно чем-то занять. Он перебрал в памяти все предложения от более-менее надежных продюсеров и режиссеров, которые получил в последнее время, и в куче всякого заведомого хлама, вероятных хитов и возобновляемых постановок застолбил то, что надо. Ангажемент: шесть недель по восемь представлений в неделю. Нагрузочка под завязку. Отодвинув пустую кружку, он накинул плащ и отправился на Саут-стрит.
Конни все так же сидела за столом, перебирая почту. Увидев его, она откинулась в кресле и спросила:
— Что так долго?
— Где она?
— В ванной.
— Хорошо.
— Настроение средней паршивости.
— Я хочу с ней поговорить.
— Известное дело, — вздохнула Конни.
Барт прикрыл дверь, придвинул стул к столу, за которым сидела Конни.
— Вот у меня какой план…
Он обрисовал свой замысел.
— Гм, — скептически процедила Конни.
— Думаешь — мимо?
— Почему же, план хорош. Если только тебе удастся ее уговорить. Она ведь играла в «Кошку на раскаленной крыше», помнишь?
— Да, в телепостановке, в Нью-Йорке. А я предложу ей новехонький спектакль. Кошка-Мэгги будто для нее написана.
— Да, и театр неплохой. Она играла там в «Аплодисментах» после того, как Лорен Бэкол ушла из театра. В Лондоне ее обожают, публика готова смотреть на нее даже в «Алисе в Стране чудес». Так что спектакль наверняка будет гвоздем сезона.
— Самое главное — мы изолируем ее от прессы. Так что если ее задумка провалится, никто ничего не узнает.
— Мне казалось, ты вообще не одобряешь эту затею.
— Так и есть. Это чистое безумие. Но я не могу бросить ее на произвол судьбы. Кроме того, когда она дергает за поводок, меня спасают мускулы — я в более выгодном положении, чем ты. И мне бы хотелось, чтобы ты приглядела за ней в мое отсутствие. Черт знает, насколько я пропаду в этих поисках. Кстати, помоги мне разыскать архив, где хранятся акты усыновления-удочерения. Раньше он располагался в Сомерсет-хаус, но, кажется, куда-то переехал…
