глаз начинают течь рекой. Я растираю их по лицу, а вслух повторяю имя Богдана, мечтая, чтобы он вызволил меня отсюда. Неужели он оставит нас с ребенком на растерзание этим бугаям, не будет ничего предпринимать, чтобы вызволить меня из плена целой и невредимой? Ведь он спас нашего малыша от гибели, когда я шла на аборт… Тогда ему было на это не наплевать! Неужели оставит нас с ребенком сейчас?
Я закрываю глаза, пытаюсь представить, что не искала никакой работы, не встречалась никогда с Богданом, не видела всего, чем он занимается. Мне очень плохо, снова тошнит. Едва успеваю дойти до ведра, как меня выворачивает наизнанку желчью. Тяжело дыша, возвращаюсь на кровать, и утыкаюсь взглядом в облупившуюся стену. Мечтаю заснуть, а проснуться в комнате в общежитии с осознанием, что это всего лишь плохой сон, кошмар, о котором я вскоре забуду.
Аня
— Поешь!
Слышится металлический грохот, отчего я моментально просыпаюсь. Осторожно приподнимаюсь на локтях и смотрю на пол, где стоит тарелка с какой-то мутной похлёбкой. Странно, но больше я не испытываю ни голода, ни жажды, ни тошноты, ни страха, глядя в похотливые глаза мужчины, напоминающего пса-убийцу. Наверное, я просто утратила веру в то, что однажды кто-нибудь вытащит меня отсюда. Богдану я не нужна, а родители и лучшая подруга понятия не имеют, где я.
Осторожно подношу ложку ко рту и проглатываю солоноватую похлёбку. Делаю это потому, что моё сознание упрямо напоминает: я должна есть ради ребёнка внутри меня. Возможно, это последняя порция еды, которую мне дали. Скоро моим похитителям надоест кормить меня задаром, и они решат избавится от обузы.
Вкус у еды отвратительный и меня моментально начинает тошнить.
— Не могу…
Бультерьер стоит надо мной и наблюдает. Вероятно, так ему приказали.
— Ешь я сказал!
Голос злой и недовольный. Почти такой какой был у Богдана, когда он пытал того толстого мужчину. Наверное, у всех бандитов жестокость в крови.
Давится этим тошнотворным киселем я не собираюсь, даже если он меня ударит. Чувствую полную апатию. Не глядя на бультерьера, отставляю тарелку в сторону, ложусь и отворачиваюсь к стене. Чувствую полное истощение, и потому предпочитаю спать. Я потерялась во времени и совершенно не понимаю, какое сейчас время суток.
Закрываю глаза и стараюсь не представить, что я нахожусь не в вонючем сарае и рядом нет моих жестоких похитителей. Вспоминаю свою любимую бабушку, у которой я проводила все летние каникулы в деревне. От нее всегда вкусно пахло пирожками, а ещё обожала петь и в любой ситуации находила способ поднять мне настроение. Она любила приговаривать, что верить нужно даже тогда, когда выхода нет. Сейчас бы почувствовать прикосновения ее рук к волосам и услышать родной голос. Как хочется вернуться в детство.
— Она не жрёт, — доносится голос бультерьера из-за захлопывающейся двери.
— Какой смысл её вообще кормить? — доносится до меня другой голос. — Всё равно Валевский не выходит на связь.
— Расскажи это шефу!
Я сворачиваюсь клубочком. Мои похитители тоже считают, что нет смысла меня здесь держать — Богдан не приедет, а богатых родителей, у которых можно попросить выкуп, у меня нет.
Я вновь проваливаюсь в сон. Темный, тягучий и беспросветный. Мне снится темная яма, в которую я лечу под истошные крики людей. Тело покрывается липким потом. Очнувшись, я понимаю, что всё это мне не приснилось: в доме и правда кто-то кричит.
Сев на кровать, я обхватываю себя руками и трясусь как осиновый лист. Из-за двери доносятся звуки ударов, стоны и брань. Голосов в доме много, и я уже с трудом могу отличить какой из них принадлежит бультерьеру, а какой его напарнику.
От частых вздохов начинает гореть грудная клетка, сильно колотится сердце. Слышатся твёрдые шаги, кто-то пинает дверь и несдержанно ругается. Возможно, эту банду преступников поймала полиция? Быть может, Карина за эти дни догадалась подать в розыск или мои родители обеспокоились тем, что я не выхожу на связь?
Новый сильный удар в дверь заставляет меня вздрогнуть и зареветь от сдавших нервов. Глотая слезы, я тихо молюсь, так как учила меня моя бабушка. Все будет хорошо. Все будет хорошо.
Бах-бах-бах! Стены в чулане вибрируют, но дверь не сразу поддается. Лишь с четвёртого толчка она с грохотом слетает с петель, заставив меня зажмуриться от ужаса.
— Она здесь! — звучит незнакомый мужской голос.
Слышу быстрые шаги, громкое возбужденное дыхание и чувствую, как кто-то бережно подхватывает меня на руки. Запах этого человека мне достаточно хорошо знаком, поэтому я разлепляю веки и сквозь пелену вижу очертания нахмуренного мужского лица. Это Богдан. Совершенно точно. И это не сон.
— Ты… ты пришёл за мной…
— Тише-тише, дюймовочка, — шепчет он и бережно целует меня в лоб. — Всё будет хорошо. Тебя больше никто не тронет.
От осознания того, что мой кошмарный сон закончился и теперь всё будет хорошо, меня начинает колотить еще сильнее. Мы с малышом нужны Богдану. Нужны… И он приехал к нам, чтобы спасти. Получается, тот телефонный разговор, в котором он сказал похитителям, что девушек у него навалом, был ложью? А я ведь поверила, что ему до нас все равно, и тоже перестала его ждать.
Крепче обнимаю Богдана за шею и судорожно вдыхаю запах его парфюма. Прикрываю глаза, растворяюсь в его близости и тихо скулю ему в плечо, боясь до конца поверить, что он забирает меня из этого чудовищного места.
Живот болезненно тянет. Надо будет сходить к врачу.
Когда мы выходим из чулана, я пытаюсь посмотреть по сторонам. В ноздри ударяет металлический запах.
— Глаза закрой, Анюта, — тихо говорит Богдан успокаивающим голосом. — Не надо тебе смотреть. Мы едем домой.
В этот раз как никогда мне хочется слушаться его и подчиняться. Зажмуриваю глаза, опускаю голову ему на плечо и проваливаюсь в небытие.
Богдан
Я осторожно кладу дюймовочку на задний диван машины, сажусь рядом и говорю Казиму трогать. Меня колотит от ярости и от желания спалить этот сарай к чертям. Серега с ребятами получили распоряжение здесь камня на камне не оставить, но мне хочется самому в этом поучаствовать. Голяшов вконец оборзел — девчонку беременную похищать. Я до такого даже в самом начале своей карьеры не опускался.
Перевожу взгляд на Аню. Лежит, поджав под себя ноги, на бледном лице видны высохшие дорожки
