плач, если что, не мешал любви.
В тот день тоже поставили люльку на балкон. Внезапно начался ураган. Ветром сорвало кусок шифера с крыши. Ну и прилетело в люльку, то есть – в меня. Эти, конечно, ничего не заметили – у них там свой ураган был.
Водила потом, когда отец его допрашивал, сдал мать с потрохами. В том числе сообщил, что мать, обнаружив в конце концов под обломком меня в луже крови, не помчалась в больницу, а стала лихорадочно соображать, какую бы басню придумать для отца. И потом целый спектакль для него разыграла, как гуляла в парке и вдруг… Отец, конечно, быстро всё выяснил и дал ей время только на то, чтобы собрать вещи и убраться из города навсегда, пока его юрист готовил документы.
– И это она еще легко отделалась, – подытожил отец. – Ты два месяца в реанимации лежал. Чудом выжил. Сейчас я бы ее так просто не отпустил.
***
Места и правда всем хватило с трудом. Но в кабинетах не стулья, а диваны, так что наши потеснились.
– Я могу и к кому-нибудь на колени, – предложила Михайловская.
Гаврилов и Ямпольский тут же изъявили готовность усадить ее к себе. Она еще немного покрутилась, повздыхала и села к Ямпольскому.
– Будешь меня лапать – получишь, – предупредила она.
Нам принесли несколько папок с меню.
– И что, можно хоть что заказывать? И это будет бесплатно, да? – спросил Гаврилов и начал вслух перебирать блюда, не зная, что выбрать. У него аж глаза разбегались.
Готовят здесь у отца прилично, даже я это признаю. Слава богу, поваров он нанимал не по внешним данным.
– Я есть не хочу, – протянула Ларина. – Я бы только коктейль заказала ванильный или клубничный…
– Слушайте, ну что вы все как дети Африки? Оголодали, что ли? – снова подала голос Михайловская. – Давайте лучше решим, что будем делать с этими предателями.
– Что обещали, то и сделаем, – не отрываясь от меню, пробубнила Патрушева. – Заловим эту малохольную и уроем. Не сегодня, так завтра.
Я сразу представил, как толстая выбивает дух из этой бледной немочи Третьяковой. И настроение еще больше испортилось.
– Да это гон, – бросил я.
– Почему? – сразу вскинулись девчонки.
– Да отвратно это – когда девки дерутся.
– Да ну, – протянул Ямпольский. – Меня, наоборот, это заводит. Особенно когда в белье, в грязи…
Но девчонки его ремарку пропустили мимо ушей. И сразу подрастеряли боевой дух.
– Ну а как тогда?
– Да никак. Пусть живет.
– Герман, ну так нельзя… Ее все равно надо наказать! Согласна, бить – это бред. Кое у кого просто на все один ответ, – Михайловская укоризненно покосилась на Патрушеву. Та аж чуть не поперхнулась от возмущения.
– Ты же сама сказала… – начала толстая.
– Не знаю, кто и что тебе сказал. Не о том речь, – оборвала ее Михайловская. – Третьякову надо наказать за предательство. Нельзя такое спускать. Она нас всех предала и подставила!
– Ну раз надо – накажем, – хмыкнул я. – Только по-другому.
– А как? – сразу завелись наши девушки.
– Потом что-нибудь придумаем, – отмахнулся я. – Только без вот этих первобытных замашек.
Они слегка скисли, но примолкли.
Через неделю, максимум две эта история все равно забудется, и к несчастной Третьяковой потеряют интерес. Новости долго не живут. Ну, если, конечно, у этой истории не будет какого-нибудь волнующего продолжения.
Парадокс просто: когда Третьякова вылезла со своей правдой, я думал: «Ну, куда тебя, дуру, несет? Должен же быть у тебя хотя бы элементарный инстинкт самосохранения. Тебя ведь заклюют теперь». И в то же время вдруг почувствовал к ней… не знаю, что-то вроде уважения. Хотя нет, уважение – это слишком громко сказано, конечно. Но она меня заинтересовала, это точно.
– Да, ты прав, Герман, – многозначительно улыбнулась мне Ларина. – А то правда, что за дичь? Уроем, отлупим… как тупые малолетки.
– Да, да, – поддержала ее Агеева, – нас за такое потом самих уроют. Эта же идиотка сразу побежит стучать директрисе.
– Надо просто сделать ей что-то такое, на что жаловаться она не побежит, – заявила Михайловская. – Что-то очень позорное… чтобы самой стремно было об этом рассказывать.
– У тебя к Третьяковой что-то личное? – спросил я.
– Да прямо! Какое личное у меня может быть к этой убогой? Просто… ну какого черта она так всех подставила?
– А Черный-то какой сукой оказался, а? – припомнил Гаврилов. – На меня еще, урод, наехал.
Когда разговор ушел от Третьяковой, я перестал особо вслушиваться. И опять думал о матери. Что ей всё-таки надо?
***
Отцу я так и не сказал про то, что мать объявилась. Не знаю почему. Хотя он поинтересовался. Видимо, Василий доложил, что я подходил к какой-то тетке возле школы.
– Кто она такая? Что ей было нужно?
– Понятия не имею, – безмятежно соврал я. И чтобы он не донимал меня дальше своими расспросами, а он явно на это нацелился (нюх и хватка у него всегда были феноменальные), я сказал, что опаздываю в бассейн.
Это сработало безотказно. Плавание отец очень уважает, особенно после того, как я стал побеждать на всяких соревнованиях.
Но отработал я сегодня неважно. Тренер ничего не высказывал, но я и сам видел. Потом уже, после душа, подошел ко мне и спросил, все ли у меня нормально.
– Да, всё просто замечательно.
Он покивал, мол, ну ладно, и отвалил. Хотя вообще он гоняет всех в хвост и в гриву. Только меня не трогает.
Василий, как обычно, ждал меня на парковке возле «Байкал-Арены». Но едва мы выехали на дорогу, я заметил чуть в стороне от тротуара, за остановкой, какую-то возню. Пригляделся – и точно: наши. Метелили Чернышова.
– Притормози.
– Может, не стоит? Герман Александрович…
– Да остановись ты. Я их знаю. Подожди здесь, я быстро.
Я вышел. Однако Василий все-таки тоже выскочил следом, но держался сзади на расстоянии, чтобы вмешаться, если вдруг что.
Я направился к нашим. Чернышов лежал, скрючившись, и пряча голову, а пацаны его пинали. Вчетвером.
– Что за неспортивное поведение? – подходя к нашим, подал я голос. – Толпой на одного…
– О, ты как
