пятнадцать — шестнадцать, — я ненадолго замолкаю. Если подумать, это действительно звучит немного странно. — В любом случае. Хорошо, что я не стал архитектором, потому что оказалось, что я совершенно безнадежен в точных науках.
— Приятно это слышать. Буду избегать тебя, если в будущем ты возьмешься за скальпель.
— Ты же знаешь, что я имею в виду. В архитектуре главное — детали. Я более небрежен, и этого достаточно.
Она улыбается мне:
— Окей. Итак, как ты прошел путь от начинающего архитектора до юриста и студента-медбрата? — спрашивает она.
— Ах, — мы останавливаемся и ждем, пока на перекрестке переключится сигнал светофора. Напротив есть кофейня. — Умираю от желания выпить кофе. Может, возьмем что-нибудь на вынос?
— Конечно.
Два латте спустя, мы снова отправились в путь. Я объясняю, как начал изучать юриспруденцию, потому что это казалось разумным занятием, и Джесс энергично кивает:
— Прямо как у меня с работой маркетолога. Я получила диплом и вернулась домой, чтобы решить, что делать дальше, увидела объявление и не успела опомниться, как подала заявление.
— А потом ты получила работу, и следующее, что осознала — это то, что вся и остальная твоя жизнь была распланирована?
Она снова кивает:
— Вот именно!
— Именно это и случилось со мной. Я думал, что буду заниматься юриспруденцией, а потом, может быть, получу диплом в какой-нибудь другой области, займусь работой, которая изменит ситуацию к лучшему. Но я как бы по ошибке втянулся во всю эту историю с работой, и, конечно, к тому времени я встретил Элис…
— Твоя девушка?
— Бывшая.
— Извини. Именно это я и имела в виду.
— И все это как-то само собой пошло. И все было бы хорошо, если бы не заболел мой отец, а потом он умер.
— Ох, — Джесс кладет руку мне на плечо, когда мы останавливаемся на очередном перекрестке. Она нежно сжимает ее. — Мне жаль.
Я качаю головой. Мне потребовалось время, чтобы говорить об этом так спокойно. Были времена, когда от чьей-либо доброты у меня на глаза наворачивались слезы. Горе такая странная вещь. Но теперь я чувствую, что… ну, думаю, я смирился. И почему-то мне кажется, что папа был бы весьма впечатлен тем, что я решил заняться чем-то, к чему испытывал страсть, точно так же, как он.
— Все в порядке. Но дело в том, что, наблюдая за ним, я понял, что всегда хотел сделать что-то, что могло бы изменить все к лучшему, и, сидя в офисе и занимаясь ерундой с корпоративным правом, я этого не добьюсь. Медсестры в онкологическом отделении — они были потрясающими, пока мой папа находился на их попечении.
Сейчас мы остановились и каким-то образом сидим на деревянной скамейке, с которой открывается вид на Элгин-авеню. Автобусы с грохотом проезжают мимо и останавливаются на остановке в нескольких метрах от нас, выплескивая море людей, которые разбегаются в разные стороны в предвечерней серости. Здесь так холодно, что я чувствую дыхание Джесс, когда она смотрит на меня поверх своей кофейной чашки.
— Так вот что заставило тебя захотеть сделать это? — спрашивает она.
— Да, — я делаю глоток почти остывшего кофе, морщусь и снова опускаю его. — Только оказалось, что разрушить ту жизнь, которую я уже создал, было не так-то просто.
— Мне ли не знать. Так, что произошло?
— Ну, я разговорился с одной из медсестер в «МакМиллан» после смерти папы, когда она забирала кое-что из того, что было у нас дома, оборудование и тому подобное. Думал, она сочтет меня сумасшедшим, но оказалось, что она сама прошла обучение всего за несколько лет до этого, а ей было почти сорок.
— Поэтому, ты бросил свою головокружительную карьеру и получил место в университете.
— И теперь я здесь. Ну, честно говоря, это была не такая уж блестящая карьера. И у меня были кое-какие сбережения и немного денег, которые оставил мне папа, так что я подумал, что с таким же успехом могу просто пойти на этот шаг.
— Верно, — я замечаю, что Джесс сидит, засунув руки в рукава. Холодно, а от неподвижного сидения кажется еще холоднее. — Продолжим прогулку? — Джесс встает.
— Куда мы идем? Неизвестность убивает меня, — говорит Джесс.
Мы заворачиваем за угол, и я киваю головой в сторону знака на краю дороги. Проходит секунда, прежде чем до нее доходит:
— Эбби-роуд? Как Битлзовская «Эбби-роуд»?
— Та самая.
— Я даже не знала, что она реальна, — она смеется.
— Ох, мой папа перевернулся бы от этого в гробу, — я останавливаюсь и указываю на здание напротив и знаменитый дверной проем. — Он водил меня сюда, когда я был маленьким. Он был большим поклонником «Битлз».
Джесс достает свой телефон и делает фото для «Инстаграм» (конечно же).
— О, смотри, где-то здесь стена с надписями на ней, и тут полно ее фотографий, — она показывает мне свой телефон, и под #abbeyroad в «Инстаграм» пестрят фото.
Я оборачиваюсь и указываю на стену позади нас:
— Вот этой?
— Ох, это же потрясающе, — она наклоняется и начинает фотографировать. Я наблюдаю за ней, думая о том, как мой папа впервые привел меня сюда. Он был большим поклонником музыки. Не только «Битлз». Он любил все виды музыки. Когда он умер, мама передала мне всю его коллекцию винила. Хотя, все они до сих пор стоят на полках, дома в Кенте, их так много, что заняло бы половину моей комнаты в Ноттинг-Хилле, а Элис они никогда особо не нравились. Мечтаю о том, чтобы однажды приобрести старый проигрыватель и забрать их все себе.
— Здесь записывались не только «Битлз», — говорю я.
— Да? — говорит Джесс, выпрямляясь.
— Еще куча других. Эми Уайнхаус, «Oasis», «Radio-head»…
— Ууух, давай пройдемся здесь и посмотрим. Вдруг, мы увидим кого-нибудь знаменитого.
Мы присоединяемся к группе застывших японских туристов, которые фотографируют здание снаружи. Когда дверь открывается, раздается радостный гул, но мы все вздыхаем, когда выходит какой-то парень средних лет в куртке-бомбере.
— Можете сделать мое фото, если хотите, — говорит он, посмеиваясь, и направляется к своей машине.
Джесс уходит, когда мы возвращаемся домой. Я нахожусь на стадии «слишком-устал-чтобы-спать», и в итоге сижу и смотрю всякую чушь по телевизору, пока не погружаюсь в легкий сон. На часах половина второго ночи, когда просыпаюсь, шатаясь, выхожу в коридор, и вижу, как Эмма снимает пару головокружительных туфель на каблуках и бросает их на пол.
— Привет, — говорит она. — Приятно встретить тебя, — она выгибает бровь, и, смешно, есть что-то в ее полном отсутствии искусственности и в том факте, что к ней точно не привязаны никакие условности, что делает все слишком
