Талли не могла говорить.
— Мальчику восемь, — сказал Робин. — Девочке два месяца.
— Понимаю, — повторил мистер Хофман. — Его голубые глаза блуждали по комнате, словно избегая смотреть на своих клиентов. — Причина для развода? — спросил он.
Уклонение от супружеских обязанностей? Жестокое обращение? Измена? Что там еще? Калифорния?
— Без взаимных обвинений, — сказал Робин.
Мистер Хофман покачал головой.
— Так нельзя — у вас есть дети.
— Тогда уклонение от супружеских обязанностей.
— Хорошо, — сказал мистер Хофман. Достав из ящика стола пакетик салфеток, он протянул его Талли. — Посмотрим теперь, что мы имеем. Никакого раздела имущества, вы говорите?
— Никакого, — ответил Робин. Талли вытерла рот.
Дженни подросла. Она начала поднимать головку и оглядываться по сторонам. Особенной печалью Талли, причиной ее постоянных сожалений была невозможность кормить грудью свою девочку. Девочку Джека. Дженнифер, дочку Джека.
Тоска по Джеку была частью огромного лоскутного одеяла боли — многоцветного рукоделия Талли. Тоска по Джеку причиняла ей такую же боль, как измена Робина, а то и другое вместе равнялось страху потерять Бумеранга.
Талли не заметила, как наступил апрель. Она совершенно забыла про тот мартовский понедельник — одиннадцатую годовщину ее взросления. Входя в этот день в церковь Святого Марка с двумя букетами цветов, Талли попыталась отыскать в себе то горе, что когда-то заполняло все ее существо. И нашла, но теперь и оно было лишь одним из лоскутов ее одеяла и соседствовало со многими другими, и эти другие были намного больнее, чем то горе одиннадцатилетней давности. Другие непереносимы. О них невозможно было думать..
«Как тебе там, Джен? — спрашивала Талли. — Спокойно?»
Тем же вечером Талли залезла на чердак, включила свет и принялась обстоятельно разбирать ящики с вещами Дженнифер, к которым все эти годы не притрагивалась. Семь ящиков. Книги. Пластинки. «Пластинки нужно выбросить, — подумала Талли. — Теперь их больше не слушают. При Джен еще не было компакт-дисков».
…Форма болельщицы. Школьные ежегодники. Рисунки. Альбомы фотографий. Дневники. Просматривая фотоальбомы, Талли нашла свою детскую фотографию. «Талли, 1962» — было написано на обратной стороне. Она нашла и фотографию Джека примерно в том же возрасте. Она его не узнала, но на обратной стороне детским почерком Дженнифер было написано: «Джек, июль 1963». Совсем беленький четырехлетний Джек, в красных купальных трусиках, улыбался, держа под мышкой футбольный мяч. Талли взяла фотографию себе. Малышка Дженнифер была похожа на своего отца.
В ящиках было много чего. Письма, открытки, сувениры, маленькие безделушки с полок комнаты на Сансет-корт. Но не от этих вещей и не от памяти Дженнифер, что жила и дышала в каждом предмете, — у Талли закружилась голова от горя. Она закружилась, когда Талли вспомнила, как сидела в спальне Дженнифер и паковала эти ящики, как пустела комната Дженнифер, комната на Сансет-корт, как будто сама Дженнифер, вся Дженнифер была упакована в семь ящиков. Талли наконец отняла руку ото рта и поспешно сложила все обратно — даже старые пластинки. Она взяла только две фотографии — свою и Джека. Талли хотела было взять еще одну, на которой круглолицая, светловолосая, улыбающаяся, счастливая тринадцатилетняя Дженнифер стояла между Талли и Джул, но не взяла — она тоже осталась на чердаке.
В конце апреля Талли позвонил мистер Хиллер и попросил ее прийти. Костюм, в котором Талли ходила на работу, стал ей мал, пришлось купить новый — одиннадцатого размера. Одиннадцатого! Из двенадцати возможных! В школе она носила пятый. После рождения Бумеранга она располнела до девятого, но потом снова похудела до седьмого. Но одиннадцатый! А всего женских размеров — двенадцать. Если верить весам, я похудела на двадцать фунтов с тех пор, как родилась Дженни. О Боже, каким же чудовищем я была в январе!»
Талли показалось, что мистер Хиллер нервничал. Она сидела, сложив руки на коленях, неподвижная, словно ива в безветренный день, склонившаяся над озером Вакеро.
— Как ваши дела, Талли? — спросил он. — Надеюсь, хорошо?
— Великолепно, — ответила Талли.
— Как ваша маленькая дочка?
— Все еще маленькая. Ей всего лишь три с половиной месяца.
— Да, конечно, — он кашлянул. — Гм, Талли, я хотел кое о чем с вами поговорить. Вы собираетесь вернуться к нам на работу?
…у моря, у прекрасного моря…
— Непременно, — ответила Талли. — Нельзя же пропадать специалисту.
— Абсолютно верно, — сказал он и высморкался. — Тем более такому, как вы. Вы прошли такой долгий путь…
Талли посмотрела на него. Почти совсем седой, к тому же растолстел.
— Талли, — снова начал мистер Хиллер. — У меня есть к вам предложение. Я надеюсь, что вы его обдумаете.
— Конечно. И в чем оно состоит?
— Лилиан ушла из агентства, — через силу выговорил он.
Талли удивилась.
— Правда? — вырвалось у нее, но она постаралась сдержаться. — Вот как? Это очень странно. Я думала, что она никогда не уйдет.
— Ну, она не совсем ушла, — сказал мистер Хиллер. — Ей предложили уйти.
— Правда? — Талли удивилась еще больше. — Что же случилось?
Он снова кашлянул, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Я, как президент Социальной и Реабилитационной службы штата Канзас, от имени своей организации и от себя лично хочу просить вас возглавить Агентство по набору семей. — Он прочистил горло.
Талли тупо посмотрела на него и затем огляделась по сторонам.
— Вы это серьезно? — спросила она.
— Серьезнее быть не может. Мне известна позиция, которую вы занимали в прошлом. Но теперь все изменилось. Лилиан больше нет. У вас есть прекрасная возможность перестроить всю работу агентства.
— Мистер Хиллер, — медленно произнесла Талли, стараясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями. — Почему я? Я так молода. Я уверена, что у вас есть люди более квалифицированные, чем я.
— Более квалифицированные, чем Лилиан, конечно, есть, — улыбнулся мистер Хиллер, — но более квалифицированные, чем вы, — ни одного. Вы это сами знаете. Я предвидел, что вы будете колебаться. Вы всегда уклоняетесь от ответа. Но вы подумаете о моем предложении?
— Конечно… — сказала Талли, сознательно оттягивая время. — Но вы понимаете, это так неожиданно. — Талли покачала головой, борясь с подступающим к горлу комком боли. — Мне сейчас много о чем придется думать.
