Хедда молчала, и Талли громко и отчетливо произнесла:
— Мама, не говори мне, что я выдумала эту подушку на моем лице и запах твоих рук. Не говори, что я выдумала это!
— Талли, я не собираюсь ничего говорить. У тебя всегда были дурные сны, всегда. По ночам отец часто бегал в твою спальню, чтобы тебя успокоить.
— Конечно, отец успокаивал меня, — сказала Талли. — Так, значит, это был сон, мама? Значит, мои дурные сны начались после двух лет?
— О чем ты говоришь, Талли?
— Притворяешься? Хотя что тебе остается? Мне ужасно повезло, что я осталась жива. Джонни явно повезло меньше, а вот Хэнку — больше всех.
— Джонни умер грудным младенцем, а Хэнка твой отец увез. Это твой отец разлучил вас. Я в этом не виновата.
— Вот, значит, как. Интересно, почему, мама? Почему отец решил уехать и взять с собой Хэнка?
— Я думаю, твой отец был не готов к семейной жизни, — сказала Хедда и снова закрыла глаза.
— Гм, кто-то из вас был явно не готов к семейной жизни. Но отец зачем-то взял с собой Хэнка.
— Ему все надоело.
— Конечно. Как же ему могло не надоесть — ведь каждую ночь я рассказывала ему мой сон, всегда один и тот же. Я хочу сказать: мне никогда не снилось, что это он душит меня.
Хедда молчала.
— Однажды я слышала, как вы с ним говорили про это. Он сказал, что не понимает, почему шестилетнему ребенку каждую ночь четыре года подряд снятся такие ужасные вещи. А ты сказала, что я притворяюсь, специально плачу, чтобы привлечь внимание. Ты сказала, чтобы он не обращал на меня внимания, а то я сяду вам на шею, и он послушался тебя и перестал подходить ко мне, когда я плакала ночью.
— Нам с отцом нужно было ходить на работу. Мы не могли просыпаться каждую ночь.
— Конечно. Будь ты чуть удачливее, ты бы превосходно решила эту небольшую проблему. Ведь Джонни никогда больше не будил тебя.
— Да, — равнодушно сказала Хедда, — и тогда мне не пришлось бы выслушивать эти потоки дерьма. Как ты можешь говорить такие ужасные вещи своей матери?
Талли не пошевелилась.
— Мать! — свирепо прошептала она. — Я знаю, что ты убила Джонни. Ты пыталась убить и меня, и если бы в тот момент не вошел отец, ты бы убила. Может быть, ты пыталась убить и Хэнка, этого я не знаю. Хотя я, конечно, следила за тобой. Мне это было просто, потому что твоими стараниями я никогда не могла толком заснуть, даже сейчас, почти тридцать лет спустя, не могу, так что, может быть, это спасло жизнь и Хэнку, и мне самой. И ты говоришь, что я тебе плохая дочь? Мама, я не дочь тебе. Ты только называешься моей матерью, а я только называюсь твоей дочерью. И отец только называется мне отцом. На самом деле я сирота. У меня и характер, как у сироты, и жалость к себе, как у сироты. Что я могу с этим поделать? Ничего. И я иду домой, и играю со своим сыном, и купаю мою дочь, и читаю им, и сижу с ними на полу, и целую их, и надеюсь, что рядом с ними мне станет немного легче.
— Я сомневаюсь, что тебе станет легче, Талли, — сказала Хедда. — Ты такая же ненормальная, как и твой отец.
У Талли все окаменело внутри. Она подалась вперед и спросила:.
— Мама, ты думаешь, папа и Хэнк умерли?
— Я стараюсь не думать о твоем отце, Талли, — ответила Хедда, разглядывая оконные занавески.
— Хорошо, тогда подумай о нем сейчас.
— Я думаю, они живут где-то, незнамо где, — сказала Хедда. — Я не знала, что ты до сих пор думаешь о них.
— Я не так уж много о них думаю.
— Я решила, что ты забыла про них. Мне казалось, ты почти не обратила внимания на то, что они исчезли. Как и на смерть твоей подруги Дженнифер.
Талли была поражена.
— Ты ошибаешься, мама, — сказала она, качая головой. — Ты очень ошибаешься. Как ты могла так подумать?
Хедда пожала плечами.
— Ты мне даже не рассказала. Ты всегда только угрюмо молчала. Твое поведение никак не изменилось. Казалось, что ты ничего не заметила. Всегда казалось, что ты ничего вокруг не замечаешь. Кроме себя.
Талли откинулась на спинку стула.
— Да, я была очень замкнутой, это так. Я ненавидела стены, окружавшие меня. Но Дженнифер? Я заметила, что ее не стало, мама, — сказала она с болью. — Почему я осталась такой же замкнутой и молчаливой? Из-за тех четырех стен, окружавших меня.
— Теперь ты хорошо живешь, — сказала Хедда.
— Что мне делать, если я хочу другой жизни. Другого прошлого, другого будущего. Что мне делать, если я хочу, чтобы моей матерью была Линн Мандолини. Мило, правда? Я никогда не хотела заботиться о тебе, это верно. Я никогда не хотела, чтобы ты жила в моем доме, и, когда Робин привез тебя, я возненавидела его за это. Я кормила тебя, не желая этого делать. Я приносила тебе чай, не желая этого делать. Я смотрела на тебя, не желая на тебя смотреть. И ты знаешь? Я до сих пор не хочу ничего этого. Восемь лет прошло, а я все так же не хочу, мама. Так что же мне делать с тобой?
Хедда повернулась к ней.
— Что хочешь, — сказала она, закрыв глаза и натянув одеяло до подбородка. — Делай, как будет лучше тебе. А сейчас я устала, я хочу спать.
— Ма, — мягко сказала Талли, — у тебя было уже два удара, ты уже не можешь ходить. С каждым ударом тебе становится хуже. Восемь лет — это долгий срок. Как мне поступить с тобой? Что ты хочешь?
— Ничего, Талли. Я хочу спать.
Талли встала, прошлась по комнате и села на край кровати.
— Меня назначили директором Агентства по набору семей, — спокойно сказала она, — мне еще нет и тридцати, а я уже глава целого агентства! Сто человек штата! Кто бы мог подумать.
— Это замечательно, Талли, — отозвалась Хедда, не открывая глаз.
— Я могу теперь многое сделать для этих детей.
— Это очень хорошо, Талли, — ответила Хедда. — Но ты уезжаешь. А я устала. Правда.
Талли наклонилась к Хедде и сказала:
— Ма, а знаешь, все, о чем мы сейчас говорили, не имеет теперь для меня никакого значения. Я высказалась, и это оставило меня. Это твоя жизнь, и она меня больше не касается. И ты должна сама выбрать свое будущее. Потому что ты будешь жить еще долго.
Не получив ответа, Талли продолжала:
— Я не хочу больше валить все на обстоятельства: на тебя, отца, дядю Чарли. Я не могу больше прятать голову в песок, как я это делала всю мою жизнь. Мне нужно принимать решения. Все это висит на мне страшной тяжестью: как быть с матерью, как быть с Бумерангом, как быть с Джеком. Я пришла сюда, чтобы решить, как быть с тобой. Мне жаль, что мы говорили совсем о другом. Все то — в прошлом, уже прожито и пережито. Теперь мне надо решить, как быть с тобой, и я не хочу, чтобы это стало еще одной незаживающей раной в моей душе, чтобы потом я не могла говорить об этом вслух! Я хочу смело смотреть людям в глаза и, не стыдясь, говорить о своей жизни! Я не хочу и не могу допустить, чтобы это стало еще одной кровоточащей язвой… такой, как ты, мама, — сказала Талли шепотом.
