-..Холодная бессердечная женщина…убила брата ледяным пренебрежением… пустое сердце… пустые руки.
Что-то переключилось внутри Джорджины, и она набросилась на дядю с гневом, сравнимым только с его собственным:
— А слышал ли ты, дядя, что рассказывали женщины из нашей семьи? Нет? Тогда позволь мне посвятить тебя в это, но лучше сначала сядь, потому что будешь потрясен!
Сбитый с толку, ошеломленный бешенством в ее глазах, он повиновался команде. Она оперлась рукой о его стул, нуждаясь в опоре.
— Если бы в семье не было женщин, не было бы и бизнеса! Бабушка говорила это моей матери, а та передала мне, но я могу добавить от себя, что сказала она это только после того, как обрела горький опыт, который показал, что слова моей бабушки — истинная правда.
Пока она переводила дыхание, Майкл сидел молча, уставившись на нее от удивления.
— У дедушки была прекрасная голова, и он воспользовался ею наилучшим образом, когда выбрал невесту-американку. После того как он сделал открытие, на котором основывалось дело, он удобно устроился в мягком кресле, позволив жене искать рынки сбыта и отдавать приказы. Бабушка сносила до дыр уйму подметок в поисках заинтересованных покупателей и нашла их. Именно ей должны быть благодарны ты и мой отец за унаследованное процветающее дело, а не вашему беспечному отцу!
Майкл попытался возразить, но она оборвала его.
— История повторилась в случае с моим отцом и матерью, с другим обаятельным ирландцем и другой деловой женой-американкой. А спрашивал ли ты когда-нибудь себя, дядя Майкл, что делал мой отец в том дурной славы месте в день, когда погиб? Он навещал одну из своих многочисленных подружек и перебрал спиртного. Другими словами, ни моя мать, ни другой человек не толкали его под колеса автомобиля — он был просто мертвецки пьян!
Побежденный, Майкл тяжело опустился на стул. Он не услышал ничего нового, чего бы не знал раньше, но он отказывался смотреть правде в глаза и гнал от себя воспоминания о реальных событиях, и по прошествии лет они стерлись из его памяти, так что он уже мог верить, будто их вовсе не было. В то время как Джорджина шаг за шагом наступала на него, он отступал.
— А ты, дядя Майкл? Что сделал за всю свою жизнь? Ты не преуспел в бизнесе, потому что у тебя не было жены, которая служила бы опорой. Ты решил забрать свою долю наличными, оставив отцу полное управление делами, и спускал деньги то на один дурацкий проект, то на другой, пока ничего не осталось, и ты вынужден был уговаривать мою мать, чтобы она дала тебе работу. И у тебя еще хватает наглости, — ее голос дрогнул от возмущения, — порочить ее имя!
Он не пытался ответить. Резкие слова глубоко его ранили и не оставили камня на камне от его версии. Она взглянула в серое лицо, и в сердце ее шевельнулось сочувствие. Будучи ребенком, она боготворила обоих: и отца, и его такого же непоследовательного брата. Дети редко видят спрятанное за фасадом, а у Майкла и Брендана Руни было что скрывать от доверчивого ребенка. Капелька сочувствия, что осталась с дней детства на дне души, заставила ее устыдиться. Ведь сейчас она сорвала последнюю заплатку былой его гордости.
Джорджина намеревалась протянуть ему руку — его неподвижность стала неестественной. Но когда она наклонилась вперед, неожиданно перед глазами поплыл серый туман, перехватило дыхание, серое облако стало черным, и она по-детски позвала: «Дядя Майкл!». Он вовремя подставил руки, чтобы успеть подхватить ее при падении.
Он был напуган, потрясен, когда понял, что впервые в жизни высокомерная своевольная молодая племянница нуждается в его помощи. Ее неподвижность и хрупкая невесомость вселили в него чувство тревоги, пока он нес ее к кожаному дивану у окна. Усадив девушку, он некоторое время с болью в глазах изучал ее побелевшее лицо. Он страстно желал, чтобы длинные черные ресницы дрогнули и открылись затуманенные серые глаза. Не имело значения, что эти глаза могли выражать раздражение или надменность. Он понял, что независимо ни от чего, чувство, которое он питал к ребенку своего брата, не уменьшилось с годами, как он думал, оно все еще владело им, сильное чувство клана. Волнение росло внутри него, пока не встало комком в горле. Их резкий разговор, несовпадение взглядов унесла волна сочувствия. Ультрасовременная маска, которую она носила, как доспехи, спала, открыв беззащитного ребенка, лежащего без сознания.
Молча проклиная свою невестку Стеллу Руни, которая позволила случиться такому с единственным ребенком, он пытался снова и снова привести в чувство Джорджину.
Почему здесь нет матери, обязанной присматривать за ней, вместо того, чтобы сидеть за столом в нью-йоркском офисе и отдавать приказы мужчинам? Мужчинам, по мнению Майкла, достойным лишь кнута за свою бесхарактерность при исполнении приказов тирана в юбке. Ничего из того, что сказала Джорджина в защиту своей матери, не смягчило неприязни Майкла к женщине, на которой был женат его брат. Она всегда казалась лишенной сочувствия к окружающим черствой женщиной, которую не могла принять его живая ирландская натура. Это неестественно для любой женщины, говорил он себе, оставаться равнодушной и чужой, какой он находил ее всякий раз, когда Брендан приглашал брата за семейный стол. К удовольствию обоих братьев, случайные встречи их совместными усилиями превращались в хорошие попойки. Какая женщина может отказать двум братьям в праве пропустить одну-другую рюмку и вспомнить о том, о сем? А теперь это. Отправив мужа в могилу, она переложила бремя большого бизнеса на плечи молоденькой девушки, которую должно беспокоить только одно: удачно выбрать парня, который оценит ее по достоинству.
Все усилия привести племянницу в чувство оказались безуспешными, и Майкл, бранясь про себя, дотянулся указательным пальцем до сигнальной кнопки на столе. В ожидании ответа он беспомощно смотрел в восковое лицо Джорджины и призывал на помощь всех ирландских святых. В гневе он произнес клятву: «Нет, Стелла Руни, я не позволю тебе снова выйти победительницей. Не знаю, как я это сделаю, но я остановлю, клянусь, что остановлю тебя!».
Сьюзен Честерман, секретарша Джорджины, услышав длинный звонок, ворвалась в комнату с записной книжкой наготове. Она остановилась у двери и задохнулась от изумления и ужаса, увидев Джорджину, лежащую на диване, и Майкла, со взъерошенными седыми волосами, в ногах дивана, наклонившегося над ней. Не имея привычки подслушивать частые ссоры между Майклом и его племянницей, секретарша пришла к ошибочному заключению. Уронив записную книжку, она подбежала к дивану с криком:
— Что вы сделали, господин Руни?
