Все усилия привести племянницу в чувство оказались безуспешными, и Майкл, бранясь про себя, дотянулся указательным пальцем до сигнальной кнопки на столе. В ожидании ответа он беспомощно смотрел в восковое лицо Джорджины и призывал на помощь всех ирландских святых. В гневе он произнес клятву: «Нет, Стелла Руни, я не позволю тебе снова выйти победительницей. Не знаю, как я это сделаю, но я остановлю, клянусь, что остановлю тебя!».
Сьюзен Честерман, секретарша Джорджины, услышав длинный звонок, ворвалась в комнату с записной книжкой наготове. Она остановилась у двери и задохнулась от изумления и ужаса, увидев Джорджину, лежащую на диване, и Майкла, со взъерошенными седыми волосами, в ногах дивана, наклонившегося над ней. Не имея привычки подслушивать частые ссоры между Майклом и его племянницей, секретарша пришла к ошибочному заключению. Уронив записную книжку, она подбежала к дивану с криком:
— Что вы сделали, господин Руни?
Прежде чем Майкл успел объясниться, в комнате раздался требовательный голос Кассела Уолли, молодого администратора. Стелла так доверяла ему, что сделала правой рукой Джорджины на все время работы над новым заводом. Майкл питал к нему неприязнь. Этот молодой человек являл собой то, что Майкл особенно не любил в молодом поколении американцев: дерзость, неуважение к старшим, самонадеянность, намерение идти по головам для достижения желаемой цели. Правда, против своей воли он все-таки вынужден был признать, что Кассел Уолли вовсе не был дураком. Тот понимал, что если он хорошо зарекомендует себя во время испытательного срока, успех обеспечен. Кроме того, Майкл хорошо знал, что Кассел Уолли считает его старым дураком, чье присутствие в фирме так же излишне, как возмутительны его попытки воздействовать на племянницу. Вражда между ними была открытой.
— Думаю, Руни, — кратко вынес обвинение Кассел Уолли, — на этот раз вы превзошли себя.
Не удосужившись выслушать бессвязные негодующие объяснения Майкла, он жестом показал Сьюзен на телефон.
— Позвони доктору, быстро, а затем убери отсюда старого идиота, или я не отвечаю за себя!
Не обращая внимания на взрыв негодования Майкла, он направился к Джорджине и начал слегка похлопывать ее по щеке, настойчиво повторяя:
— Джорджина, очнись, ты слышишь меня? Джорджи!
Майкл оттолкнул мешающую руку Сьюзен, когда увидел, как племянница пошевелилась и тихо вздохнула. На его озабоченном лице появилась улыбка облегчения, когда он услышал ее приглушенный голос, но отпрянул назад, мрачнея при словах, произнесенных шепотом:
— Уолли, милый, не смотри так тревожно, через минуту я буду в порядке, в полном порядке.
«Уолли, милый!». Так вот куда подул ветер! Майкл сгорбился и вышел из комнаты прежде, чем его могли с позором выгнать. Погруженный в размышления, он прошел в свой кабинет и сел в ожидании. Нет нужды ждать приговора доктора: слишком часто видел он, как взрослые мужчины с таким же, как у племянницы, натянутым и уставшим выражением лица выходили из строя. Те мужчины подобны лошадям на бегах. Стремясь бежать быстрее и быстрее, некоторые из них были достаточно умны, чтобы понять: они бегут в никуда. Но они слишком зачарованы бегом или боятся сойти с дистанции, и поэтому продолжают бежать, убежденные, что страстно желаемая пачка денег представляет собой все самое лучшее в этой жизни. Майкл вздохнул, жалея их. Никогда не узнают они радости от прогулки в одиночку по мягкому пружинящему торфянику прекрасным весенним утром, не познают наслаждения, забрасывая блесну в сверкающее чистое озеро, чтобы поймать одну из обманчиво скользящих близко к поверхности воды пятнисто-коричневых форелей. Погрузившись в воспоминания, он снова вернулся в Ирландию, где, как сказала племянница, он растранжирил свою долю семейного состояния на стоящие один другого пустые проекты. Может, она права, но дома, на земле предков в графстве Керри, где он растратил свое наследство, его, возможно, помнили и отзывались о нем с любовью и уважением.
Неожиданно его опущенные плечи распрямились, а затуманенные голубые глаза засияли вдохновенным светом. Телеграмма — вот все, что может потребоваться! Телеграмма могла бы стать предвестником свободы его племянницы, — он почти подпрыгнул в кресле от охватившей его дикой радости, — а может быть, и свободы для других!
Майклу удалось удивительно легко претворить свой план в жизнь. Возможно, удача, которая так часто покидала его в прошлом, на этот раз оказалась на стороне ирландца, ибо любое усилие, направленное на достижение цели, с успехом вознаграждалось. Немедленный ответ, который он получил на телеграмму, был первой моральной поддержкой, и в последующие дни он носил ее как талисман, похлопывая по ней всякий раз, когда накатывалась волна сомнения.
Джорджина провела три дня не вставая с постели, находясь под воздействием сильных снотворных лекарств. Доктор определенно высказался против посещений, и Майкл сбил каблуки, топчась вокруг ее комнаты, пока наконец не поймал доктора после одного из его ранних утренних визитов.
— Доктор, — он схватил его за руку, когда тот проходил мимо, — мне надо поговорить с вами. Я — Майкл Руни, дядя Джорджины.
— Что же вы хотели узнать, господин Руни? Голос доктора звучал натянуто. Майкл быстро определил в нем практикующего врача, который не тратит времени на любезности, чтобы не кривить душой.
— У меня нет нужды спрашивать, что с моей племянницей, доктор, — лицо Майкла — лицо состарившегося уличного мальчишки, сморщилось. — Все, что мне надо знать, — это когда я смогу вырвать ее из этого порочного круга бизнеса? Можете быть уверены, если девушку не увезти, она погибнет. Я ее единственный родственник в этой стране и намерен взять на себя бремя ответственности за нее, — он глубоко вздохнул, — понравится ей это или нет! И когда вы скажете мне, что она в состоянии передвигаться, я вырву ее из лап проклятого бизнеса на время, достаточное, чтобы научить ее жить нормальной жизнью.
— Хм, — как бы взвешивая сказанное Майклом, доктор внимательно осмотрел его с ног до головы, начиная с носков, не подходящих друг другу даже приблизительно, потертые брюки на коленях и кончая галстуком, который своим кричащим цветом уступал только клетчатой рубашке, — и наконец улыбнулся.
— Господин Руни, вы единственный из окружающих, кто не докучает мне просьбами разрешить моей пациентке говорить о делах. Не будет ли сегодня слишком рано?
Лицо Майкла просветлело, и он охватил руку доктора крепким рукопожатием, выражающим крайнюю степень благодарности.
