— О, мое золотце. Мой светлячок.
Но хватит воспоминаний. Они разрывают мне сердце. Хватит. «Ты никогда не становился передо мной на колени, папа. Ты никогда не становился на колени передо мной. Она не твоя дочь, папа. Не твоя».
Память неподвластна мне.
Я так и вижу, как они грустно смотрели на меня — после ее отъезда, — когда я пыталась копировать ее в мелочах, помня, что именно обычно вызывало похвалы. И я слышу, как они говорят: «Ты тоже скучаешь по ней, Рут. Дорогая, мы знаем, ты тоже скучаешь».
Я так и вижу, как моя мать умоляет директрису пансиона поселить нас вместе — подобная практика не была принята в школе.
— Так важно, чтобы они были вместе. Рут так привязана к Элизабет.
Моих родителей радовала мысль о том, что у них две дочери. Элизабет и Рут, старшая и младшая, — это казалось им настоящим чудом.
И Элизабет творила чудеса. С детства привыкнув подражать ей, брать на заметку ее великодушие, ее доброту, я, холодея от зависти, из года в год брела по тропинкам, проложенным ею. Подобно сатане, я возненавидела саму природу добра, стала бояться его силы.
В детстве мне не хватало мужества взбунтоваться. Поэтому я ушла в подполье. Чтобы обдумать, как жить дальше. И как навредить ей.
Иногда меня словно что-то толкало подражать ей. И я принималась во всем ее копировать. И еще… ее вещи. Я прятала их. Те вещи, которые имели ценность в детстве. Ее кружку с красными зайчиками. Ее любимую куклу. Тряпичную собаку с желтой пастью. Ленточки. С улыбкой я наблюдала, как она ищет пропавшие вещи. И как она плачет. Из-за куклы.
Я привыкла к улыбке на ее лице. Иногда меня переставала раздражать эта улыбка. Хотя она ей не шла.
Позже, уже в отрочестве, живя в пансионе, я собрала небольшую коллекцию. Нижнее белье. Заколки. Чулки. И тому подобные мелочи. Я редко пользовалась этими вещами, просто держала их у себя.
В то мучительное время мне хотелось познать себя. И я раздувала пожар.
Все начиналось с малого. Должно быть, так бывает всегда. Мелкие кражи. Мелкие подлости. Гаденькие радости. Жестокость в мелочах.
А если бы я была старше Элизабет? Если бы я родилась раньше? Вела бы она себя так, как я? Что, если бы Сиф, третий ребенок, был бы старше Каина и Авеля? Если бы Господь призрел не Каина? Проснулся бы в нем зверь или нет?
Я сделала выбор. Я не прирожденная интриганка, понимаешь? И я не тщеславна. Я не нуждалась в аплодисментах. Я была задумчива. Задумчива и недоброжелательна. Как и многие другие люди.
Я никогда не была легкомысленной. Я тщательно выбирала себе любовников. Полагаю, что в моем выборе всегда присутствовала некоторая оригинальность. Мои жертвы плясали на подмостках, послушные моей воле, подчиняясь моему произволу. Тем не менее хищнические налеты производились с большим артистизмом.
Я красива. Это всего лишь констатация факта. И констатация власти. У меня темные волосы и смуглая гладкая кожа. У меня карие, слегка раскосые глаза. Мои брови — что особенно примечательно — прямые, словно распластанные в полете крылья. У меня правильной формы нос, узкий и длинный, хорошо очерченный рот, и мои губы без всякой помады красные и блестящие. Моему лицу придает необычность удивительная яркость. «Да, она настоящая мальтийка!» — говорила моя мать, намекая на мою бабушку со стороны отца, итальянку. Я среднего роста, немного ниже Элизабет. И у меня восхитительная фигура.
Физически я вполне годилась для того, чтобы выступать на сцене. Но, сомневаясь в своем будущем успехе, я сделала ставку на глубинное познание ритма, ударных тактов человеческих желаний.
В юности я подбирала забытые Элизабет предметы. У меня была небольшая коллекция. Шелковое белье. Украшения для волос, два из них золотые. Губная помада. Черные туфли на высоких каблуках. И тому подобные мелочи. Я редко пользовалась этими вещами, просто держала их у себя.
После Оксфорда, где я изучала английскую словесность, я получила скромную должность в небольшом издательстве. Я делала успехи, но старательно скрывала то, чем владела, и не спешила предстать во всей своей красоте.
Как и все по-настоящему красивые женщины, я одевалась очень просто. Я знала, что, усиливая эффектность моей и без того яркой внешности или подчеркивая достоинства моей фигуры, рискую выглядеть попросту вульгарно. Мне необходимо было всеми силами избегать какой бы то ни было драматизации и оттачивать ум, расставляя сети уловок, в которые неминуемо попалась бы жертва.
У меня был самый скромный, но элегантный гардероб, летом я чаще всего носила темные или же белые платья, а зимой я предпочитала неяркие кремовые оттенки (очень любимые мной) или же черные одежды с красными вкраплениями. Аксессуары к своим туалетам я покупала в самых дорогих магазинах и старалась, чтобы они были в отличном состоянии. Но темный цвет и классическая форма моей сумки, например, отвлекали внимание от того факта, что она стоит больше моей месячной зарплаты.
Моя внешняя скромность вводила в заблуждение коллег-женщин. Мужчины, с которыми я сталкивалась на работе, находили, что их внимание ко мне встречает слишком слабый отклик, и, несмотря на ореол таинственности, которым я была окружена, рано или поздно отступали. Разочарованные, но не утратившие чувства собственного достоинства.
Втайне от своих коллег я стала подумывать о создании своего небольшого дела на базе издательства моего отца. Мне предстояло многому научиться.
Я провела неделю в Лондоне, поселившись в уютной квартирке, в доме, расположенном в тупике позади Харродса. Об этом никто не знал. Многие предполагали, что я живу не только на зарплату, но мое финансовое положение оставалось тайной. Я исходила из этого и исхитрялась вести светскую жизнь, не пересекаясь с Элизабет. Мне казалось, что я хорошо контролирую свою жизнь.
Элизабет удивляла меня. Она не была красива. В детстве ее внешность — золотые волосы, тонкие черты лица — была многообещающей, но с годами она поблекла, и Элизабет не пыталась хоть как-то бороться с этим. Она была высокого роста, в отца, стройна и длиннонога. Одежда строгого покроя подчеркивала ее широкие плечи, налитые почти мужской силой.
Я тщательно подбирала себе стиль одежды, исходя из только мне понятных соображений. Элизабет не была привередлива, но при этом простота ее нарядов мозолила глаза. Она носила черные блузки из хлопка или шелка и джинсы или брюки. Если она выходила вечером, то неизменно в вельветовом или шелковом жакете и длинной юбке, что делало ее похожей на индонезийскую женщину, закутанную в саронг. Днем она зачесывала волосы назад и подхватывала их заколкой. По вечерам она надевала шиньон. Подобный стиль держится уже многие годы и в наше время очень распространен.
