Элизабет воспринимала еду как забаву. Она ничего не пила. Она не могла бы ходить по краю пропасти. И в ее живописи не было чувства опасности, риска, напряжения всех сил. Губерт словно прочел мои мысли. Он сказал:
— Мне очень нравятся работы Элизабет. В них столько красоты. Она следует традициям французских живописцев. Мы не любим уродства… всего того, что шокирует. Вы меня понимаете?
Он обернулся ко мне.
— Да, конечно.
Я старалась быть дипломатичной.
— Но великое искусство всегда шокирует. Разве не так?
— Возможно. Но Элизабет не претендует на то, чтобы ее считали великой художницей, Рут. Тем не менее она очень наблюдательна. Кто знает, быть может, она еще удивит вас. У меня есть какое-то предчувствие…
— О, Губерт, пожалуйста, не надо.
Элизабет покраснела.
— В действительности все гораздо проще. Живопись — это единственное занятие, к которому я чувствую влечение. Я не обладаю большим талантом. Но, работая, я счастлива. И те скромные успехи, которыми я могу похвастаться, придают мне уверенности…
— И очарования, — подсказал Губерт.
— Да уж, — хихикнула Элен, — вы очаровательная пара. Просто уникальная.
— Рут, а где сейчас Доминик? — спросила мама.
Доминик был вполне сносным компаньоном для уик-эндов в Лексингтоне. Особенно когда он не приставал ко мне с предложением выйти за него замуж.
— Он в Америке, мама. Преподает в Беркли, — отозвалась я.
Доминик занимался математикой, и любые беседы на тему его работы были невозможны. Никто не решался расспрашивать его, боясь, что он пустится в объяснения. Он жадно читал современные романы. Большинство из них вызывали в нем глубокое отвращение. «Тут есть о чем поговорить», — с ухмылкой замечал он часто.
Да, он был наделен своеобразным обаянием. Но со мной он повел себя неправильно. И я считала, что будет лучше, если он уедет. Я надеялась, что он благополучно отбыл из Англии.
— Рут.
— Элизабет.
— Я не заслуживаю этого.
Я усмехнулась.
— Я не заслуживаю такого счастья. Когда я вижу его…
— Я уверена, что и он испытывает то же самое. Просто Данте и Беатриче. «Она прошла мимо меня, и я буду любить ее до самой смерти».
— Ты всегда находишь верные слова, Рут. Всегда. Это особый талант.
От нее исходило сияние — невеста из сказки, которая смотрит в огромное овальное зеркало. В ней было что-то нереальное. Образ, настолько неземной и волшебный, что казалось, только он и существует на свете. Только он и реален. Я стояла позади нее, и мое розовое платье совершенно терялось рядом с белоснежными складками, в которых утопала Элизабет. Внезапно она обернулась. Мы посмотрели друг другу в глаза. Невеста и ее фрейлина. Она поцеловала меня. Я замерла. Предам ли я ее? Чувствуя на щеке ласковое прикосновение ее холодных губ, я последовала за ней в холл, где нас ждала мама.
— О, Элизабет. Ты такая красивая!
— Мама! — Элизабет обняла ее.
«Мама». Неправда. И несколькими секундами позже: «отец». Неправда. Преклонение. Обожание. Мы отправились в церковь, где нас ждал Губерт.
Свадебный ритуал священ. Я посмотрела на Губерта. Его внешность была классическим примером парения над временем. Уверена, любой, кто увидел бы его, замер от восхищения, словно девочка-подросток, не веря, что бывают такие красивые мужчины. Он обернулся к Элизабет, его лицо светилось неподдельным чувством. Я не испытывала боли. Должно быть, они любят друг друга… Я подыскивала слово… глубоко. Именно так. Я чувствовала во всем этом совершенстве тайный вызов. Зачем портить то, что и так несовершенно? Достаточно одного удара. Достаточно один раз солгать, чтобы уничтожить истину. Достаточно одной измены, чтобы разбить союз двух людей. Потом будут лишь повторения того, что было.
Повторения и только повторения. Когда гармония поражена, нельзя устоять перед искушением громить, лгать, развратничать. В противном случае жертвоприношение теряет всякий смысл.
Я стояла в розовом платье с букетом лилий и внимательно разглядывала цветы.
Я проследовала за ними вдоль придела. Солнечный летний день. Стайка розовых девушек вилась вокруг нас. Теплые лучи солнца скользили по мраморной девственности только что обвенчанной пары.
Казалось, Лексингтон навеселе, он плясал, подчиняясь ритму ее смеха, и подмигивал в ответ на улыбки. Во внутреннем дворе были накрыты длинные столы. Главный стол находился перед входом в дом и предназначался для тех, кто играл главную роль в действе. Два других стола были установлены с восточной и западной сторон дома, в котором воплощалась династическая мечта Алексы. После обеда и речей гости лениво топтались на лужайке, а некоторые спустились к озеру.
— Такая замечательная пара, — сказала мне Шарлотта Баатус, сестра-близнец Губерта.
— О, да, конечно. Замечательная пара.
— Все произошло так быстро.
— Да.
— Должна признаться, я была немного… удивлена. Даже ошарашена. Мари так волновалась. Мари обожает Элизабет.
— Вы были ошарашены? Почему?
— Ну, — попыталась объяснить она, — не прошло и месяца, как Губерт поселился в Лондоне, когда они решили пожениться. Свадьба была назначена… слишком быстро…
— Элизабет хотелось, чтобы их обвенчали летом. Было бы глупо откладывать свадьбу до следующего лета, — заметила я.
Мне не нравилась Шарлотта Баатус. Губерт был красив, а смазливая голубоглазо-розовогубая внешность его сестры раздражала меня. Она говорила тихо, почти шепотом, с сильным акцентом.
— Шарлотта, — сказала я, — я совсем не была ошарашена тем, что все произошло так быстро. Они, — то самое слово всплыло из моей памяти, — глубоко любят друг друга.
— О, да, — кивнула она.
Я поняла, что эта мысль не пришлась ей по душе. Я привыкла наблюдать за собой, и мне не составило труда заметить, как она поджала губы, выдавая тем самым ничтожность своей души.
Я поцеловала Шарлотту. Я надеялась, что этот поцелуй окончательно собьет ее с толку и закрепит мою крохотную победу. Когда я обняла ее, собираясь напасть на нее с неожиданным поцелуем, которого она не могла избежать, ее мускулы напряглись, и это доставило мне большое удовольствие.
Оставив ее, я отправилась на поиски других свидетелей счастья Элизабет и Губерта. Я искренне соглашалась с теми, кто пылко возносил красоту Элизабет. Я выслушала друзей Элизабет, которые расписывали ее бесконечную доброту. Я подумала, что их внезапное решение пожениться придало моему плану особую заманчивость, делая его трудноосуществимым и опасным.
Улыбаясь, я подошла к Доминику. И еще раз подивилась тому, как странно устроен человек, как загадочны его сердце и разум. И какое это благо для всех нас. Можно ли совершить путешествие по лабиринтам мыслей другого человека? Совершить такое путешествие и остаться в живых?
