Может — не может, я должна убедиться лично.
Я должна найти их.
И я их нахожу, когда уже готова позвонить Лаврову.
Суслики сидят в домике, и, когда я на четвереньках заползаю к ним, то две головы синхронно поднимаются и на меня глядят две заплаканные рожицы.
И ругаться, пороть и орать на них я передумываю.
Я звоню Элю и говорю, что нашла их и чтоб он ждал нас у входа, и отключившись, залажу окончательно к ним и сажусь напротив.
Опустошение наваливается враз, и я не могу больше ни пошевелиться, ни заговорить.
Всё.
Пожалуй, так последний раз было после экзамена по гисте, на котором меня промучили восемь часов. Я приехала к Лёне и не могла выйти из лифта, стояла в кабине и беззвучно ревела, пока не вышел Лёнька и не увел в квартиру, безрезультатно требуя объяснить, что случилось.
И сейчас я тоже не могу ничего объяснить, сказать или спросить.
Мы сидим молча и играем в гляделки.
Долго.
И первым заговаривает Ян:
— Там лев был.
Три слова, и он смотрит будто ими все сказано, оправдано и объяснено.
— Там тетка рядом стояла, она сказала, что если плохо себя вести, то лев съест. Он любит непослушных детей.
— А дядька сказал, что взрослых тоже, — Яна с каждым словом кривится все больше, и по щекам снова катятся огромные слезы, — что львы всех едят.
— И мы подумали, вдруг он маму тоже съел, — Ян всхлипывает и утыкается лицом в коленки, чтобы прошептать почти неразборчиво, — и папу.
И они оба снова ревут, а я ничего не понимаю и… и как успокаивать детей?!
Погладить по головке? Шоколадку пообещать купить? Сказать, что все будет хорошо? Рявкнуть, что они думают какую-то дичь, ибо причем здесь лев и с какого он должен вдруг сожрать их родителей?
Я спрашиваю последнее, в более корректной форме, и, тяжело вздохнув, ищу в рюкзаке платки.
И воду.
Со слезами пора заканчивать.
— Мама вчера не позвонила, — шепотом сообщает Яна, широко распахнув глаза, — Кирилл злился. Он думал, что мы спим, а мы не спали. Он ругался и сказал, что плохо раз на связь она не выходит.
— Мама рассказывала, что у них там есть львы, — Ян сердито трет кулаками глаза, шмыгает носом.
— И антилопы, — Яна криво улыбается сквозь слезы, которые размазывает по лицу, — она говорит, что там живут еще жирафы, как в стихе. Нам папа читал.
— Вдруг маму лев съел?
— И папу, он с нами уже неделю не говорит. Мама говорит, что он много работает и устает, — у Яны трясутся губы, и она крепче цепляется за Яна.
И вдвоем они вопросительно глядят на меня.
Ждут, что я заверю, что львы никого не съедали и вообще все хорошо.
Мама позвонит.
Папа.
И они обязательно оба скоро вернутся.
Глава 14
От взрослых убегать нельзя, и пугать их до седины тоже.
Об этом говорит Эль, демонстрируя свою иссиня-черную макушку и уверяя, что седина там теперь есть, просто глядеть надо внимательней.
Суслики глядят, внимательно, но седины не видят и с Элем спорят. Сталкиваются лбами, когда Эльвин с заговорщическим видом манит пальцем и сообщает им что-то по секрету.
Они слушают, и любопытства с каждой минутой на их рожицах все меньше. Суслики хмурятся, поглядывают на меня, и уже мне становится любопытно чего некоторые там глаголют.
И я не ожидаю того, что суслики подойдут ко мне и, виновато опустив глаза, хором попросят прощения. Смотрю удивленно поверх их голов на Эля.
Он же подмигивает, улыбается.
Предлагает бодро сладкую вату и уток, которые в парке через дорогу по пруду плавают.
Сладкую вату и розовую, и синюю монстры хотят, и уток кормить хотят. Требуют хлеба, ибо без хлеба не интересно.
Мы соглашаемся, и в парк идем через продуктовый, где суслики раскручивают Эльвина на две большие плитки Milka, которые злобная Даша покупать отказывается.
И, стоя на берегу пруда и глядя на увлеченных сусликов, которые умудряются деловито разламывать батон и держать одновременно шоколадки — мне такое сокровище на хранение давать отказались, — я с печалью констатирую:
— Эль, ты тряпка.
— Говорит злобный гоблин, оставивший бедных детей без сладкого, — отбривает он.
— У бедных детей от сладкого скоро задницы слипнутся, — я протестую и зловеще угрожаю. — С Красавчиком сам объясняться будешь.
Эль угрозой не проникается, скептически хмыкает и вздыхает:
— Они сказали, чего сбежали?
— Сказали, — теперь вздыхаю я и хмурюсь.
Рассказывать не хочется.
И, покосившись на меня, Эль ничего не спрашивает, а произносит в некуда:
— Они пересдачу на следующую неделю поставили.
Они — это кафедра микробиологии. Эль завалился на вопросе про риккетсии. Не самая важная тема и отвечай он не Говорухе, который Эля на дух не переваривал и отличался редкостной принципиальностью, то Эль бы сдал.
Даже на четыре, ибо на остальные вопросы он ответил.
— Какой день? — я спрашиваю столь же нейтрально.
— Четверг.
— Опять.
— Ага.
Мы дружно вздыхаем и наблюдаем, как монстры оглядываются на нас, кричат и показывают на уток, прыгают и кидают им крошки.
— Ты главное помни, что без туберкулеза, ВИЧа и гепатита приходить нельзя, — я иронизирую.
И Эль улыбается.
Кафедральная шутка давно перешла в разряд бородатых анекдотов, но актуальности своей не потеряла.
— Да-ша, смотри лебедь! Лебедь! Эль! — Яна радостно вопит на всю округу, скачет и тычет пальцем на середину пруда.
Ян ведет себя сдержанней, но шею тянет и на нас тоже смотрит.
И мы, спускаясь по насыпи, подходим к ним.
Суслики ноют сфоткаться, пытаются приманить лебедя и запредельно радостно пищат, обмирая от восторга, когда лебедь горделиво подплывает к берегу и снисходительно косится на них черным глазом.
Лебедь расправляет крылья, взмахивает ими. И откуда-то с неба планирует второй, опускается грациозно на воду, и счастье сусликов не поддается описанию.
Они даже не шевелятся, смотрят широко распахнутыми глазами и улыбаются во весь рот.
И такими они мне нравятся гораздо больше.
Домой мы возвращаемся поздно.
Ибо почти половину пути мы идем пешком.
Гуляем.
И рассматриваем город, ибо как возмущается Эль: «Когда мы последний раз шатались?!»
Приходится вспоминать, а потом признавать, что давно, шатались просто так по городу мы очень давно. И вообще все наши прогулки за последний год сводились от остановки к корпусу и от корпуса к остановке.
В общем, наверстать упущенное мы обязаны, тем более спешить мне некуда.
Идем мы медленно, и Эль, оказавшийся тайным краеведом, рассказывает про усадьбы и травит исторические байки.
Про Дом Союзов, усадьбу Жихова и неомавританский стиль суслики пропускают мимо ушей, им больше интересно про подземный ход под площадью и клад на одном из перекрестков.
Тайный ход они требуют обследовать, а клад откапать.
И объяснять, что на месте жандармерии давно торговый центр и вход в подземный туннель завален, а выход в церковь, которой уже почти век нет, замурован приходится мне, ибо на очередной остановке Эль прощается и своевременно сваливает.
Зараза.
Поскольку отвечать, что вскрывать асфальт одного из центральных перекрестков в поисках клада, которого может и не быть, ибо анонимка — не гарант, никто не будет, тоже приходится мне.
И, уже подходя к дому, я все еще ищу ответы на очередные почему и рассказываю кто такой Колчак, коего столь подло упомянул Эль.
Самого Эля мысленно и не раз и непечатно упомянула я.
Сам бы попробовал ответить детям зачем убили царя, кто такие белые и почему они решили воевать с красными. И вообще нечестно, знаток истории, как оказалось, он, а вопросы ко мне.
Где справедливость?!
— А почему Ганина Яма? — вопрос летит от Яна.
— Что почему? — я переспрашиваю уже с раздражением, ибо ключи от квартиры находиться отказываются.
