собственному офису, но поскольку ценник на землю в центре оказался слишком кусачим, пришлось пересмотреть план. Ехать в лучшем случае минут двадцать. А если по пробкам, то и все сорок. А если по сильным пробкам, то и час, и два… Да за это время Нелли выпытает у Мишель всё что угодно!
— Саш, прибавь газу, какого чёрта плетемся?
— Строго по правилам, Андрей Владимирович. И так выжимаю максимум.
Что тут скажешь? Нет, нарушай? Я юрист вообще-то. Поэтому мне остается лишь сильней сжимать челюсти, так что в висках начинает ломить. Закрыв глаза, откидываюсь на подголовник. Медитация дыхания не помогает. В дороге до того себя накручиваю, что в центр влетаю наэлектризованный донельзя. Люди шарахаются.
— Где Мишель?
— Во втором зале…
Ураганом проношусь по коридору. Толкаю дверь. И замечаю премилую картину. Наши физиотерапевты занимаются с маленькими пациентами, а Мишка с Нелли им в этом всячески мешают.
— Вот так его нужно потянуть!
— Ты прямо все упражнения знаешь! – улыбается Нелли.
— Я в свое время прошла весь курс, – задирает нос Мишка и резко меняет тему: - А ты колешь ботокс?
— Я? – изумляется такому вопросу журналистка, машинально касаясь пальцами лица.
— Ну, да. Моя мама колет ботокс, чтобы быть красивой. И мне тоже кололи.
— И тебе тоже для красоты? – поддразнивает Мишель Нелли. Та морщит нос и хохочет, прикрыв розовые губки ладошкой.
— Не-а, чтобы снять мышечный спазм. Ты разве не знала, что ботокс придумали как раз для этого?
— Да, что-то такое слышала… – Нелли закусывает щеку и улыбается, погладив Мишку по волосам. Я замираю, удивленным тем, как эта нежная теплая улыбка меняет ее лицо. Черт! Да она настоящий хамелеон, какой только облик не примет, чтобы усыпить бдительность. Вон, уже даже я поплыл. Что уж говорить о дочке.
— Какого черта вы здесь забыли? – рявкаю я, шагая вперед.
Нелли
— Андрей Владимирович? Здравствуйте. Не думала вас здесь встретить. — Я напоследок провожу по волосам болтающей со мной малышки пальцами и, не глядя на Казака, встаю с пола.
— Папа, папочка! — захлёбывается восторгом Мишель. Я могла бы соврать, что не поняла, с кем болтаю, но зачем? У неё довольно редкое имя. А я не сделала ничего плохого, что могло бы хоть как-то объяснить неприкрытую грубость её отца. Вон, стоит, только дым из ушей не валит.
— Привет, моя хорошая.
— Привет!
Ладно… Вынуждена признать: может, Казак и мудак, но свою дочь он, похоже, действительно нежно любит. А та — его. Малышку даже расспрашивать ни о чём не пришлось. Непосредственная и общительная, она сама принялась болтать о своей жизни. И пусть Мишель рассказала не так уж много (в основном наш разговор вращался вокруг реабилитационного центра), но и этого хватило, чтобы в моей голове сложилась общая картинка. За что ей большое спасибо, ведь сама бы я ни за что не стала её пытать, понимая, какую это может вызвать реакцию у Казака.
Что меня удивило, так это жизнерадостность девочки. Почему-то когда речь заходит о детях с таким вот диагнозом, их непременно представляешь угрюмыми и несчастными. Мишель совсем не такая… И у меня нет сомнений, чья это заслуга.
— А у нас журналисты, представляешь?! Они хотят про нас написать. Меня даже сфотографировали, потому что Нелли сказала, что я ужасно модная. А у них журнал о моде и всё такое. Может быть, меня даже возьмут на обложку! Как взаправдашнюю модель.
У меня отъезжает челюсть. Вот это да! Девчонке палец в рот не клади, оказывается.
— Эм… Я этого не обещала, — мягко возвращаю Мишель в действительность.
— Ну… мало ли. Папа говорит, что мечтать нужно масштабно. Правда, папочка? Ты же так говоришь?
Казак обжигает меня злющим взглядом.
— Угу. Так и есть. Мы ненадолго отойдём.
Резкий взмах руки, очевидно, намекает, что я должна пойти с ним. Мне бы разозлиться на то, что Андрей мне, как собаке, жестами отдаёт команды. Я и злюсь… Но эта злость, как ни странно, становится катализатором для совсем других чувств, что пробуждаются во мне в его присутствии. Низ живота наполняется жаром, этот жар сочится из пор, перекидывается на кожу, делая её необычно чувствительной. Я на короткий миг зажмуриваясь, улыбаюсь с интересом наблюдающим за нами людям и обречённо шагаю вслед за Казаком, не желая усугублять своё и без того незавидное положение. Андрей проходит по коридору, сворачивает за угол, где располагается что-то вроде закутка ожидания, и останавливается у окна.
— Я предупреждал не втягивать в это Мишель?
— Я не втягивала.
— Ну да. А про обложку ты ей для чего наплела? Чтобы она на радостях выложила всё, что ты захочешь услышать?
— Я вообще ничего не говорила ей про обложку.
Казак оборачивается:
— Хочешь сказать, она это придумала?
— Да! Именно это я ей и сказала минуту назад. У тебя что-то со слухом?
Андрей просовывает руки в карманы. Сощурившись, перекатывается с пятки на носок. Циничная улыбка тянет вверх правый уголок его губ. А я ведь до сих пор их вкус помню…
— Я должен поверить, что ты ничего обо мне не вынюхивала?
Прячу руку за спиной, до боли вжимаясь ногтями в кожу. В свою… А ведь как хочется в него вцепиться!
— Мы говорили о центре. Мишель здесь всё мне показывала. Знакомила с докторами, реабилитологами и детишками. Она, кажется, всё и про всех знает. К тому же ты, наверное, забыл о цели всего этого мероприятия.
— И какая же у этого мероприятия цель?
— Поправить выше реноме, сэр! Так что не переживайте, вашим грязным тайнам абсолютно ничего не угрожает.
— Об этом я переживаю меньше всего. — Казак сощуривается. — Но если ты впутаешь мою дочь…
— Ты что, не слышишь? — я в отчаянии его перебиваю. — Она сама подошла к съёмочной группе. Познакомилась с нами, стала болтать. Мишель очень коммуникабельный ребёнок. Ей всё интересно! Мне что, нужно было её отшить? А, может, вообще послать куда подальше?
— Кстати, о съёмках. Я, кажется, отдельно подчеркнул, что запрещаю использовать её фото.
— Почему? Я некрасивая, да? Я уродина!
Вдох умирает у меня в груди. Я закашливаюсь. На глазах выступают слёзы. Оборачиваюсь к девочке, выглядывающей из-за угла. Нужно было догадаться, что
