гладит себя, глядя, на мои разведенные бедра, и от этого вида внизу живота снова взрываются петарды.
Марк прижимается головкой ко входу, стараясь толкаться без спешки, но я кладу ладони на его полуголую задницу и заставляю войти в свое тело одним толчком.
Мы оба стонем. Зотов останавливается только на секунду, а потом начинает двигаться во мне так, что диван ударяется о стену. Снова и снова до тех пор, пока его движения не разбегаются искрами по мышцам, которыми его сжимаю.
Семь лет назад у нас не было такого секса. Семь лет назад он был нежным, будто я чертова хрустальная ваза! Возможно, я такой и была. Я совершенно точно была такой.
Я не успеваю впитать новые ощущения. Не успеваю в них разобраться. Резко отстранившись, Марк выпрямляется и перехватывает себя ладонью, после чего мое тело от груди до живота обжигают горячие капли его оргазма.
Схватив с пола футболку, он обтирает мой живот и, раньше чем успеваю опомниться, скатывается с дивана, подкладывая ладони под мои ягодицы и опуская голову между моих ног.
Приподнимаюсь на локтях. Хочу его остановить, но его пальцы и язык работают в чертовой слаженной синхронности, и мне остается только закусить кулак и подчиниться новым ощущениям, которые волнами омывают нервные окончания, концентрируясь в той точке, которую Марк снова и снова ласкает языком и губами.
— О, Господи! — впиваюсь пальцами ему в волосы. — Марк!
Его руки не пытаются удержать мое тело, когда его подбрасывает и натягивает струной от свалившегося на меня оргазма.
Дышу рвано и быстро, глядя в потолок, но перед глазами пляшут белые мушки. Когда сердце прекращает колотиться в ушах и ноги перестают дрожать, неловко принимаю вертикальное положение, садясь на диване.
Пока пытаюсь собрать подрагивающими пальцами запутанные полы халата, Зотов быстрым движением натягивает на задницу штаны вместе с трусами и, резко встав, принимается мерить шагами комнату. Запустив пальцы в растрепанные волосы, наблюдает за тем, как затягиваю на талии пояс и привожу в порядок свой внешний вид, неуклюже поднявшись с дивана.
Мои ноги как желе, в голове пустыня.
Подойдя к двери, открываю замок и нажимаю на ручку. Выскользнув за дверь, бросаю тихое:
— Спокойной ночи.
Первое, что вижу, открыв глаза в сером утреннем свете, — кроме меня в кровати Капустина никого. О том, что я спала здесь вместе с Таней, напоминает только отпечаток ее головы на подушке, будто она покинула постель совсем-совсем недавно.
Мой собственный сон был настолько глубоким, что голова ощущается тяжелой, когда приподнимаю её и осматриваю комнату, в которой действительно одна.
Переведя глаза на край отброшенного Таней одеяла, снова роняю голову на подушку и натягиваю одеяло до подбородка.
Мне не приходится гадать где я, кто я такая и что вокруг меня происходит. С моей памятью все отлично, воспоминания накатывают волнами, особенно, когда с первым же движением тела ощущаю дискомфорт в тех мышцах, которые находятся у меня ниже талии. В ответ на эту тягучую боль я закусываю губу и жмурю глаза, надеясь, что горячие яркие картинки прошлой ночи пронесутся перед глазами побыстрее и оставят меня в покое…
Его руки и губы… жесткое тело, такое сильное и возбужденное…
Я ни о чем не жалею, но внутри всё вопит убраться отсюда скорее. И из постели Капустина, и с его дачи тоже, ведь этот уикенд закончился, а меня ждет моя реальная жизнь! Та, в которой Зотов — старое чертово воспоминание, а не живой горячий мужчина, образ возбужденного лица которого прямо сейчас шевелит мурашки у меня в животе.
Надеюсь, что это лицо я больше не увижу, несмотря на то, что его возбужденная версия — самое потрясающее из того, что я видела на этой неделе.
Мне не нужны очередные прощания с ним. Я желаю ему попутного ветра и всего самого замечательного! Сама я просто хочу убраться отсюда, вот и все…
Откинув одеяло, торопливо выбираюсь из кровати и отправляюсь в ванную, чтобы умыться. Мои глаза в зеркале горят, щеки тоже. Тело ломит, и мне хочется забраться под струи горячей воды, но когда развязываю пояс и сбрасываю с себя халат, вижу полосующие грудь красные отметины, которые горят на моей коже, как факелы. Развернувшись, смотрю в зеркало через плечо и вижу отпечатки пальцев у себя на бедрах и заднице.
— Черт! — ахаю и тут же подхватываю с пола халат, боясь того, что в любой момент в комнату может вернуться моя подруга.
Бросившись к стулу, сгребаю с него свои вещи и одеваюсь за две секунды, после чего заплетаю волосы в свободную косу и, стараясь не шуметь, выхожу в коридор.
На часах нет еще и девяти утра, наверху ни единого звука, внизу из гостиной слышен все тот же стройный храп, а из кухни — приглушенные голоса, и двигаясь на них, я умоляю вселенную о том, чтобы это был не Зотов…
— Дай взглянуть…
— … ай! — долетает до меня, когда останавливаюсь в дверном проеме кухни.
С облегчением вижу перед собой Капустина. Он одет в одни клетчатые пижамные штаны и тапочки, и между его голым до пояса телом и кухонным гарнитуром зажата Таня, ладонь которой Данила подносит к губам и дует, говоря:
— Тссс… давай я… Больно?
Следя за его действиями, Таня еле слышно бормочет:
— Больно.
— А так? — Капустин прижимается губами к ее пальцу, наблюдая за лицом Тани сверху вниз.
— Еще хуже… — произносит она тонко, подняв на него глаза.
Губы Капустина разъезжаются в улыбке. Прихватив упавший на лицо локон, Даня заправляет его Тане за ушко.
Потоптавшись на месте, я откашливаюсь, чтобы привлечь к себе внимание, на что моя подруга вскидывает голову, вырывая ладонь из руки Данилы, а тот отступает на шаг, прочищая горло и объявляя:
— Поищу аптечку…
— Ты поранилась? — спрашиваю, продолжая балансировать на пороге.
— Обожглась, — отскочив от Капустина, Таня суетливо поправляет волосы и выпаливает, — доброе утро!
— Доброе…
Мой ответ прерывает скрип входной двери, на который я оборачиваюсь как раз в тот момент, когда в прихожую с улицы залетают снежинки, а следом за ними в дом энергично вваливается Зотов.
Мое сердце реагирует мгновенным рывком, но я могу без зазрения совести сказать, что это от неожиданности. Я не вру. Черт возьми, нет…
На его тяжелые зимние ботинки налип снег, наброшенный на голову капюшон толстовки тоже припорошило. В большом дутом пуховике Марк кажется огромным, а от морозного румянца на щеках — чертовски бодрым и пышущим
