вынимая из моих рук телефон. – Вот. Машина будет через семь минут.
Я отрывисто киваю и устремляюсь к выходу. За каким-то чертом нас выходят проводить ее друзья. Стоят, тихонько переговариваясь, пока я меряю шагами узкий тротуар. Минуты ожидания тянутся как последние страницы тяжелой книги. Торможу себя от того, чтобы не спросить, сколько еще нам ждать, но Аня будто сама понимает, как мне нужна эта информация.
– Еще пару минут. Он уже здесь, на развороте, – шепчет она и зачем-то касается моих пальцев своими, оставляя меня обожжённым этим прикосновением.
Наконец, темноту рассекают желтые лучи фар. Плюхаемся с Аней на заднее сиденье. В чувствах царит сумбур. Мне и легче вроде от того, что сейчас не один. И сложней. Потому что рядом с Аней я чувствую себя самозванцем, не имеющим права скорбеть. Знаю, бред. Но этот бред прочно засел в моей голове. И пока нет сил ни бороться с ним, ни его анализировать.
– У него рак, да?
– Да.
Наверное, надо бы как-то раскрыть тему… Рассказать, что он боролся как лев, и все было хорошо, до того как случился рецидив. А когда это произошло, отец будто перегорел. Отказался от химии, лучевой терапии. Сказал, что проживет столько, сколько отмеряно, без этого дерьма. Ну, вы уже, наверное, поняли, какой он упертый. Не зря баран. В смысле овен, но это одно и то же.
Дальше едем молча. У ворот дома припаркована одна из наших скорых. Ну, хоть что-то… В дверях сталкиваемся с возвращающейся бригадой. Останавливаюсь, чтобы расспросить о том, что и так понятно. Где-то между машиной и домом умудряюсь напрочь забыть о следующей за мной по пятам сестренкой. Поэтому когда мать встречает нас со словами: «Зачем ты ее притащил?!», лишь удивленно оглядываюсь на Аню.
– Отец просил. Пойдем, сообщим ему, что ты здесь.
– Не стоит! Он только уснул.
– Тогда мы просто к нему заглянем, – пожимаю плечами. Покой отца мать защищает как коршун. И это только лишний раз убеждает меня, что она все же может любить… Пусть и не своего ребенка, а мужика. Похер. К отцу я не ревную. – Пойдем, – бросаю Ане, шагая по коридору. С тех пор, как отец заболел, их с матерью свою спальню перенесли на первый этаж, чтобы ему не приходилось скакать по лестнице.
О том, что мне не нужна компания в эти секунды, понимаю с запозданием. Но уже ничего не исправить. Несколько минут мы топчемся у кровати мирно спящего отца, наблюдая за тем, как равномерно вздымается его грудь, и выходим. Потому что я ничего не могу при свидетелях. Ни поговорить с ним, ни плакать, ни даже просто коснуться.
– Извини.
– За что? – спрашиваю, упершись рукой в стену и низко-низко опустив голову.
– За то, что не приехала. Он казался… таким здоровым, – шепчет Аня, сглотнув.
– Это только видимость.
– Да я уже поняла, – кивает.
– Проехали. Пойдем, покажу твою комнату.
– Нет, что ты. Я не могу остаться.
– Почему? – обернувшись, устремляю на сестру тяжелый немигающий взгляд. Какого черта она выделывается? Разве не понимает, что мне сейчас совсем не до уговоров?
– Потому что твоей матери это явно не понравится.
– Она смирится. Если дело упирается только в это – забей.
Обхожу Аню по дуге, направляюсь к ведущей на второй этаж лестнице. Спиной ощущаю, что она семенит за мной.
– У меня же даже зарядки нет. Вещей на смену…
– Заедем завтра к тебе, перед встречей с риэлтором. А пока… – толкаю дверь в свою комнату, открываю комод и достаю первую попавшуюся футболку: – На.
Аня тормозит, явно не поспевая за развитием событий.
– Спасибо. Я думала, нам следует побыть с отцом. А ты какие-то встречи планируешь.
– Отец дал мне поручение купить тебе квартиру. Я его намерен исполнить.
– Мне ничего от него не надо! – горячо протестует сестра.
– Тебе, может, и нет. А ему хочется умереть с чистой совестью.
– Ну да, совесть… Все правильно.
– Слушай, – закипаю, – он же о тебе не знал!
– Думаешь, мне от этого легче? – рычит в ответ. Тут меня немного срывает, надо признать. Я толкаю Аню к стене, вжимаясь в ее мягкий живот какого-то хера тяжелой эрекцией. И мы с ней замираем на несколько секунд, соединяясь взглядами, прежде чем я всё-таки нехотя отступаю.
– Не легче. Только прошлого нам не изменить, как бы там ни было.
– Но ты бы очень хотел, да?
– Что?
– Изменить прошлое. Чтобы он обо мне не узнал.
Этот ее вопрос как будто выходит за рамки нашего разговора, являя совершенно иные смыслы. Будто Аня пытается вывести меня на откровения совсем иного толка. А потом сама пугается своей смелости и отступает.
– Ты обещал показать мне мою комнату.
– Я мог сделать так, чтобы о тебе не узнали, Аня.
– Так почему же не сделал?
– Потому что отца я люблю больше, чем…
«Чем ненавижу тебя». Я бы так, наверное, и закончил. Если бы в этот самый момент в комнату не вошла мать.
– Что здесь происходит?
– Ничего. Абсолютно. Ты не против, если Аня поселится в белой спальне?
Не давая матери даже рта открыть, оттесняю сестру в коридор и дальше, немного вглубь.
– Вот. Располагайся. Здесь кровать, балкон, ванная. Захочешь уединиться – закрывай мою дверь на защелку. Ванная у нас смежная.
Закрываю за собой дверь и без сил приваливаюсь к прохладному дереву. Кожу на голове стягивает. Кажется, моя черепушка вот-вот лопнет от происходящего. От того, что я не могу разобраться в своих чувствах, а тех так много, что если их не упорядочить, непонятно, как не свихнуться.
Сделав глубокий вдох, оглядываюсь. Комната, которую мне выделили, достаточно просторная. В нее свободно вмещаются двуспальная кровать, зеркало, комод, шкаф... Прохожу вглубь по красивому серебристо-белому ковру. По правую руку замечаю скрытую в стене дверь. Понимая, что она ведет в смежную с комнатой Матиаса ванную, на цыпочках подхожу ближе. Кажется, из-за двери доносится шум воды. Чтобы убедиться в том, не дыша приникаю ухом к деревяному полотну. Да, не послышалось. Он точно там.
Я ощущаю чудовищную вину за то, что испытываю по отношению к брату. За то, что мысли о нем и
