поплотнее запахивая ворот халата. – Что на этот раз сподвигло тебя постучать посохом в мою дверь?
– Имя, сестра, имя! – провыл он картинно, протягивая вперёд руку и потрясая большой дланью. – Не, ну правда, я ж спать не могу, живём рядом, а имени твоего я не помню. Не по-человечески это как-то.
Семакин по-хозяйски устраивается на стуле, беззастенчиво шарит в пакетах, что принёс Драконов.
– О, какой добрый у тебя доктор Айболит, – чистит он апельсин и отправляет дольку в рот. – Что за пацан? Почему не знаю?
– Семакин, а не обнаглел ли ты? – руки непроизвольно в боки тянутся. Так и хочется его чем-нибудь мокрым по харе отходить.
– Нет, – хлопает ресницами Кирилл, но у меня с некоторых пор иммунитет: куда ему до Драконова! Ни в какое сравнение не идёт – раз, абсолютно не действует – два. И это успокаивает: как оказалось, организм у меня не взбесился, и не на всех самцов реагирует одинаково. Да это можно было сразу понять: при Семакине у меня и руки-ноги в порядке, я ими сейчас очень хорошо владею. – Меня Кирилл зовут, между прочим.
– В отличие от некоторых, я знаю, как зовут моих соседей, – ну, хоть покусаю, пока он почему-то решил, что я ему интересна.
– Ну, вот, – вздыхает Кирюха, – ну, что ты начинаешь? Хорошо ведь общались! Я ведь с очень чистыми и добрыми намерениями, – откладывает он в сторону апельсин, но продолжает на него коситься, словно сомневаясь, правильно ли он поступил. – Имя пришёл твоё узнать.
– Меня зовут Алла, – решаю не создавать ажиотаж на пустом месте. – А теперь шёл бы ты, Кирилл, а? У меня микробы, бациллы, обстановка нездоровая. Того и гляди, доктор вернётся. И второй раз яйцами не прикроешься.
– Не хочешь, значит, знакомиться ближе?
У Семакина лицо, как у очень борзой собаки: нос так и чует добычу, но пока не знает, как к ней подобраться.
– С чего бы такой резкий и прилипчивый интерес?
– Прозрел, – не теряется мой сосед, – озарение снизошло. Знаешь, это как идёшь по улице и бац! – яблоко на голову падает.
– Моча тебе в мозги ударила, Семакин, – сочувствую я ему. – Мой ответ «нет».
– Ну, да, конечно, – делает вид, что приуныл, Кирюха. – Удивился бы, если б ты согласилась. При таком-то красавчике рядом. Шикарный экземпляр отхватила, да?
Кажется, кто-то обожает сплетни собирать. У него даже ноздри вздрагивают от предвкушения, но я не собираюсь Семакина радовать.
– Силой я тебя, конечно, не вытолкаю, – складываю руки на груди. – Но мне кажется, адекватные люди умеют слышать и хотя бы на низком уровне принимать отказы и нежелание общаться. Я тебе прямым текстом говорю: иди вон, пожалуйста, а? И хватит уже комедию ломать.
– Ладно, – вздыхает Кирилл и поднимается со стула. – Подумаешь, принцесса на горошине. Нет бы пообщаться. Жалейкина? – тормозит он у самой двери. Я зыркаю на него уже с настоящим раздражением. Так и хочется отвесить пендель, чтобы ускорения придать. – Я ещё вернусь!
О, я знаю этот взгляд и то, что в нём мелькнуло: азарт. Кто-то не хочет понимать, что битва проиграна и дичь упорхнула.
Закрываю за Семакиным дверь и без сил падаю на стул. Это непоколебимый закон природы: стоит одному самцу покрутиться рядом, как тут же появляется ещё кто-то, кому жизненно необходимо забрать тот же приз.
Не успеваю я выдохнуть, как тут же звонит телефон. Что ж за день такой сегодня! К счастью, это отец. Папа рассказывает нехитрые семейные новости, и я расслабляюсь.
– Представляешь, Машка научилась букву «р» выговаривать! – восхищается отец. Сестре почти четыре года. Ей никак не удавалось покорить тяжёлый звук. И вот свершилось.
Я приезжаю домой редко. А с тех пор, как начала подрабатывать, перестала брать и сумки, и деньги из семьи. Не могу сказать, что я нелюбимая дочь. Они радуются мне, я тянусь к ним, но вижу, как родителям непросто. В последнее время мама болеет, сдала резко. Часть семейного бюджета уходит на лекарства.
Машка у нас поздняя – мама её в сорок пять родила. Именно поэтому соседи сплетничали, что она не сестра мне вовсе, а дочь. Роды были тяжёлыми, и вот после них мама всё никак в себя толком прийти не может. В общем, может, ещё поэтому ей не до меня было, когда я переживала сложный подростковый период.
Крокодилу Гене – старшему брату – двадцать пять. Он у нас женился недавно и «вырвался на волю», как любит говорить мама. Мы с ним оба вырвались. Кто куда. Теперь у каждого из нас – свой «уровень», и больше нет нужды перепрыгивать через какую-то мифическую планку.
Мама со мной разговаривает редко. Мы с ней не очень-то общий язык находим, зато разговоры с отцом, как и в детстве, всегда согревают сердце.
– Скучаем по тебе, – в голосе отца – искренность.
– Я тоже очень люблю вас, пап, – щедро дарю эмоции собственной души и чувствую подъём, когда наша неспешная беседа подходит к концу.
Пью лекарства, выползаю на кухню, готовлю обед и ужин. Честно говоря, изнываю от безделья: я привыкла работать, находиться в постоянном движении, и вынужденная праздность душит меня неимоверно.
Семакин выползает на кухню как зверь. Садится на подоконник и следит за мной с интересом.
– Очень вкусно пахнет, – отвечает он на мой сердитый взгляд. – Ты же добрая, Алла? Не оставишь помирать меня с голоду?
– Может, ты бы в магазин всё же вышел? – не даю ему спуску.
– Может, и вышел бы, – соглашается он. – Но у меня кризис с финансами. Надо подождать до завтра, пока добрые папа и мама не забросят деньги на карточку.
– Ты бы работу нашёл, и не нужно было бы подачек ждать, – пытаюсь учить его уму-разуму.
– Да ну, – скучнеет Кирюха, – не барское это дело – единственному сыну, продолжателю великого рода Семакиных, подработками заниматься. Я, между прочим, учиться сюда приехал, а не осваивать ряд бесполезных профессий.
– О, да, – мой сарказм способен выжечь дыру в кухонном полу. – Побираться – это по-нашему, а заработать на ужин – религия не позволяет.
– Злая ты, Жалейкина, – Семакин ничуть не
