всё, – откладываю в сторону вилку, – я довольно сложный и противоречивый человек, – сейчас очень важно увидеть её глаза. – Но это касается характера и некоторых особенностей поведения. Что же до всего остального… У меня девиз: не нужно усложнять то, что вполне можно решить одним звонком или просьбой, поработав руками или головой. В этом я абсолютно надёжен, как самый крутой банк.
– А я, наверное, привыкла как раз всё усложнять. Просчитывать разные варианты, думать, как будет, если вот так, а если вот эдак, – отводит Алла глаза.
– Ну, я же говорю: масса преимуществ от нашего очень тесного общения, – легонько сжимаю её пальцы. Алла вздрагивает. Чёрт, совсем ледышка. Пытаюсь согреть её руку в своей.
– Чего ты добиваешься, Драконов? – лопнула струна её терпения. Вот оно, то самое, после чего можно начинать из биомассы лепить крепкие кирпичи.
– Кажется, я чётко обозначил, чего хочу. Куда уж яснее.
– Это какой-то вселенский развод. Лохотрон, – не успокаивается она. – Тебе скучно, да? Посмеяться хочется? Ты поспорил с кем-то на меня? – фантазия у моей девушки – просто атас, отпад! Восхищаюсь! А ещё она искренняя и смелая. Не каждый вот так между глаз способен влепить всё, что думает.
– Мимо, Алла. Вот вообще в пролёте. Нет никаких двойных смыслов и стандартов. Ни с кем я не спорил, с головой у меня порядок. Ты мне нравишься. Почему бы тебе не рискнуть? Поверить? Что ты теряешь?
Она молчит, но думает, я вижу это по глазам и по сведённым бровям.
– Давай так, – иду я на компромисс. – У меня всё легко. У тебя всё сложно. Сделаем шаг назад, чтобы не выталкивать тебя из зоны комфорта. Ты пока там посомневайся, взвесь все «за» и «против», перешерсти все «если да кабы», а я пока буду рядом. Без всяких притязаний. Будем встречаться, лечиться, болтать. А потом всё наладится.
– Прохвост, – улыбается Алла.
– Павлин, – соглашаюсь я. – Видишь: уже жизнь налаживается. Ну же, по рукам?
– Ты же не знаешь, куда ввязываешься! – в глазах её сверкает злорадство. Внутри у меня и ёкает, и поёт, и рассыпается радужным конфетти. Хлопушки там, фейерверки, пьедестал – и я на первой ступени, с золотой медалью на шее. – По рукам!
Она вырывает пригревшуюся ладонь и звонко бьёт по моей. Я успеваю вовремя спружинить. Звук получается оглушительный, как залп.
Вот так оно всё и начинается. Я победитель по жизни. Ну, и провокатор, конечно, но совсем немного, для драйва. К тому же, она первая девушка, которую я уговорил на столь невыгодных для меня условиях «сотрудничать». Но ей об этом знать не обязательно.
Глава 18
Алла
Вот он – геном нестабильности. Взрывоопасная субстанция. Непредсказуемые действия. Не просчитать, не увидеть, не угадать. Но Драконов притягателен, как лужа для малыша, который знает, что влетит, но обязательно влезет в самый центр, вымокнет, вымажется по уши да ещё и прыгнет, чтобы брызги во все стороны.
Так и я. Вместо того, чтобы отпрянуть, поставить точку, выгнать, как надоедливого Семакина, которого я, к слову, всё же не оставила голодным: поделилась и супом, и макаронами с мясом. Всё равно много наготовила. Не пропадать же добру. Хотя, судя по аппетиту Аркадия, еда надолго не задержится в кастрюлях.
У Арка ресницы, которым сопротивляться, – себя обделить. И он говорит «спасибо» после обеда. А ещё – звонит по телефону, с кем-то договаривается, чтобы нам сантехнику починили в бытовке. Праздник души. Дед Мороз неожиданно пришёл в ноябре, раньше срока. С подарками, как и полагается.
Уверенный в себе, деловитый, властный. Нет, он не давит, но умеет убеждать. У него и впрямь всё легко. Он даже Семакина не стал трогать, хотя мог бы.
– У тебя отвёртка есть?
Хлопаю глазами, пытаясь понять, зачем ему понадобились инструменты. Кажется, где-то валялась. Страшная и немного буквой «зю». Наследство от бывших поколений, что жили в этой комнате когда-то.
– Мда, – улыбается Драконов лучезарно, но, проведя пальцем по краю наконечника, кивает: – Сойдёт.
И я смотрю, как он, сняв свитер и закатав рукава идеально голубой рубашки, ловко подтягивает болты у разболтавшейся дверцы шкафа. Затем проверяет тумбочки. Он что, хочет показать сейчас, что умеет не только языком работать? От параллели меня бросает в жар. Я слишком хорошо помню его язык на губах своих и теле.
– Я люблю порядок, – поднимает он на меня глаза и поглаживает любовно дверцу тумбочки, что наконец-то перестала стоять с разинутым ртом и впервые на моей памяти закрылась плотно. – Ты так смотришь, будто у меня вторая голова выросла.
– Как-то неожиданно, – блею, проклиная себя за бестактность. Можно и промолчать, не подать виду, что мальчиков, подобных ему, считаю неспособными ни к чему. Вон как Семакин, единственный отпрыск.
– Я много чего умею, – и ведь не бахвалится, а говорит просто, беседу ведёт. – Это всё отец, – на мгновение на лицо его набегает туча, что тут же исчезает, разглаживается. – Он пытался из меня мужчину вылепить.
– Не вышло? – мне любопытно. Ведь откуда-то растут ноги его «нетрадиционной ориентации».
– Вышло. С некоторыми поправками.
– Какими, если не секрет?
– Я не терплю, когда на меня давят. Ставят к стенке. Выкручивают руки и заставляют поступить по-своему, а не так, как хотелось бы мне. Пусть бы я ошибся, но это была бы моя ошибка.
В нём сейчас столько жёсткости, что я невольно ёжусь.
– Алл? – тут же он оказывается рядом. – Знобит, да? Ты бы под одеяло, в кровать.
Не хочу признаваться, что от его тона стало неуютно. Сажусь на койку, кутаюсь в плед.
– Матрёшка, – улыбается Арк и поправляет на моей голове покрывало, разглаживает складки. И движения у него завораживающие. Я замираю. Вся я – грохотание сердца. Он, наверное, слышит, как я пульсирую.
– Я из дома ушёл, Алл, – доверительно, глядя мне в глаза. Не покидает ощущение, что он ждёт какую-то реакцию от меня. – Точнее, отец меня выгнал.
– Кажется, ты рассказывал об этом в клубе, – припоминаю я его рваные фразы.
– А что я ещё рассказывал? –
