разворачивают к себе лицом. Не сдерживаюсь, всхлипываю и распахиваю глаза.
Не могу удержаться, когда к запаху крови примешивается совсем другой. Родной и близкий.
Я, наверное, умерла. В тот момент, когда в обморок рухнула, потому что на меня смотрит, сверкая чёрными глазами, злой и перемазанный кровью...
— Тимур...
Он обхватывает моё лицо ладонями, больно надавливает пальцами на кожу, щупает, всматривается в глаза, медленно блуждает по мне взглядом — злым и голодным. Молчит, дышит тяжело, прерывисто, сводит брови к переносице, а я не могу поверить, что он рядом. Что он нашёл меня, хотя уже отчаялась увидеть его в этом проклятом месте.
Меня трясёт. Разрывает на мелкие части от взгляда его, дыхания хриплого, молчания, которое тяжёлым грузом ложится на мои плечи. Проходит всего несколько мгновений, но они кажутся вечностью, за которой уже ничего хорошего не будет. И когда мерещится, что Каиров никогда и ничего больше не скажет, он прижимает меня к груди крепко, гладит по волосам, путает их, мои мысли путает. Его сердце стучит так громко, я кладу руки ему на плечи, глажу порывисто, щупаю, убеждаюсь, что это действительно он — мой Сухарь.
Голоса за стеной не мешают мне — сейчас во мне нет страха, нет отчаяния и боли тоже нет. Всё, что со мной случилось сегодня — ерунда. Всё пройдёт и забудется. Главное, что Тимур тут, он живой и здоровый. Мой герой, мой идеальный мужчина.
— Прости меня, пожалуйста. Прости, — всхлипываю, не в силах удержаться от рыданий и сокрушительного чувства вины. — Это я виновата, мне нельзя было уходить. Я дура, понимаешь? Полная дура. Ненавижу грибы.
— При чём тут грибы?
— И картошку тоже ненавижу, — бухчу, сминая в кулаках футболку на груди Тимура.
— Грибы, картошка… ладно, потом поговорим, не плачь, Ромашка, — я никогда не слышала, чтобы голос Тимура звучал настолько сдавленно и хрипло.
Первый дурман радости проходит, я вижу кровь на его одежде, вскрикиваю и пытаюсь пальцами нащупать раны, но Тимур не даёт мне касаться себя: обхватывает одной рукой мои запястья, фиксирует, прижимает к груди и наклоняется низко-низко. Я сглатываю — меня стремительно утягивает в тёмную непроглядную бездну его взгляда.
— Я целый, не волнуйся. Пойдём, — Тимур указывает подбородком в сторону открытой двери, я иду за ним, но боль в колене возвращается. — Что такое? Нога твоя?
— Ты помнишь, — меня захлёстывает волной радости. Она бесконечным потоком разливается внутри: Тимур помнит о моей детской травме, из-за которой всё-таки пришлось бросить любимую гимнастику. — Нет, Тимур, всё хорошо. Это просто… это неважно.
Но Тимур даже не слушает меня: одним мощным рывком подхватывает на руки и выносит прочь из комнаты. Мы с ним — словно герои какого-то дешёвого боевика, но я прижимаюсь к широкой груди, стараясь изо всех сил не думать, откуда на нём кровь.
Это всё неважно — я обязательно когда-нибудь потом об этом спрошу, но только не сейчас, когда вокруг творится настоящий хаос.
— Элла, прикрой глаза, — шепчет Тимур, стремительно неся меня через заваленный чем-то двор.
И я на самом деле пытаюсь, изо всех сил, но разве можно удержаться и не посмотреть по сторонам?
Я вижу того самого мужчину, который так настойчиво требовал от меня видео. Узнаю его по тяжёлым ботинкам, но теперь он вряд ли сможет причинить хоть кому-то вред. Он валяется мордой в землю и наверняка совсем не дышит. Меня утешает одно: он был очень плохим человеком — хорошие девушек не бьют и не решают потом, каким способом избавиться от жертвы.
— Он живой, — угадывает мои мысли Тимур и, чёрт возьми, это самая лучшая новость. Я бы не хотела, чтобы мой невозможный и благородный мужчина брал на себя такое. — Ты же видела, как я умею вырубать людей, не убивая их?
Я задираю голову и вижу, что он усмехается. Честное слово, вокруг ад, а этот невероятный человек находит время подшучивать надо мной. Вот только…
— Ты видел меня, что ли? Тогда? Во время тренировки?
Тимур молчит, пока мы не оказываемся у серебристого Опеля. Вокруг бегают и суетятся люди, подъезжают две полицейские машины, а люди в белых халатах возятся с потерпевшими чуть поодаль. Всё это я замечаю, когда Каиров осторожно ставит меня на землю и распахивает заднюю дверцу.
— Ты так очаровательно пряталась в тот день и охала каждый раз, когда я размахивал пистолетом или отрабатывал какой-нибудь бросок, — снова усмехается и ерошит и без того растрёпанные волосы. На шее кровавая полоса, от края тёмной футболки кто-то оторвал здоровенный кусок, а обувь заляпана чем-то тёмным.
— Ты такой великолепный притворщик, — восхищаюсь, и этот разговор здорово отвлекает меня от всего, что произошло за последнее время.
Потом на меня обязательно навалятся ночные кошмары, воспоминания, снова проснётся злость на папу, но пока что жмусь к Тимуру, вдыхаю его аромат — мужской, терпкий, насыщенный, родной и думаю только о том, что мне очень сильно повезло встретить однажды Каирова.
— Я хочу уехать домой, — шепчу в горячую шею, ловлю губами рваный пульс.
— Хорошо, я обязательно тебя к отцу отвезу, — кажется, в его голосе сквозит разочарование, и я, наплевав на боль, становлюсь на носочки и шепчу ему в губы:
— Нет, к тебе домой. Отвезёшь?
К свиданию с папой я пока… не готова. Блин, я даже думать о нём сейчас не могу спокойно, не то что в глаза посмотреть. Потом.
Но уехать сразу не получается даже за всё золото мира и при огромном желании: нас осматривают медики, у меня берут показания суровые блюстители порядка. Я терпеливо отвечаю на все вопросы, боясь выпустить из видимости Тимура.
Мне просто необходимо видеть его постоянно, потому что кажется: он исчезнет и всё снова повторится.
Я терпеливо, медленно и чётко отвечаю на все вопросы, пока шустрая медсестра ощупывает мою ногу, а после ловким и отточенным движением разрезает ставшие грязными брючки до самого колена и смазывает опухшую конечность специальной мазью.
Нет, я по своей глупости пошла в лес за грибами.
Да, я отдавала себе отчёт, что это опасно.
Нет, Тимура Каирова в доме не было, он ничего не знал.
Да, это были люди конкурентов отца, им необходимо было всеми способами заставить папу отказаться от поста мэра.
Нет, меня никто сильно не бил, не насиловал, но определённо к сотрудничеству
