зависит репутация «Магии кофе», а в школе – только моя собственная, и даже неодобрение ба уже давно пугает не так сильно, как раньше.
– Давайте без оскорблений, пожалуйста, – тихо говорю я.
Внутри все замирает, но я продолжаю смотреть в глаза учительнице.
– Что, прости? Ты пререкаться сюда пришла или оценки зарабатывать? Я тебе что за четверть выставить должна? У тебя три четверки, куча «энок» и липовые пятерки, неизвестно за что выставленные. Я пока не вижу, чтобы ты хоть что-то сделала на пять.
– Да, я плохо кувыркаюсь, приседаю и качаю пресс. Иван Александрович разрешал исправлять оценки на лыжах и волейболе.
– Иван Александрович ушел на пенсию. И пятерки за лыжи с волейболом вместе с ним.
– Я поняла, Вероника Михайловна. Но со мной так нельзя.
– Оценки тебе ставить нельзя за твой реальный уровень?
– Обсуждать мою внешность нельзя, оскорблять нельзя, кричать нельзя. Это неэтично.
– А мы и не на уроке этики! Сейчас договоришься, оставлю после уроков, будешь лазить по канатам до тех пор, пока шерстью не покроешься!
– Это ваше право, как учителя. Я никогда не оспариваю дополнительные задания. Но переходы на личности уже давно в прошлом.
– Вон. С хорошим аттестатом можешь прощаться, школу закончишь со справкой. Вон, я сказала! Умная нашлась!
На этом моя выдержка заканчивается, и я пулей вылетаю из зала. И дернул же меня черт влезть в перепалку! Что, не могла промолчать? Непременно надо последовать модным советам и вспомнить о правах?
Спасибо классной, раз в неделю она собирает нас на классный час, чтобы рассказать о чем-то, что не напишут в учебнике. Как и когда платить налоги, что такое кредиты, как рассчитывается стаж, как платить за коммунальные услуги. Иногда случаются уроки и о том, чтобы не бояться отстаивать свое доброе имя даже перед учителями.
«Помните, что педагог, начальник, чиновник – такие же люди, как и вы. Они могут быть неправы, излишне эмоциональны, использовать авторитет, чтобы самоутвердиться или вывести вас из равновесия. Главное в таком конфликте – сохраните свое внутреннее спокойствие и вежливо, но твердо очертите границы. Никто, даже учитель, не может обсуждать ваши умственные способности, внешность или другие качества. К сожалению, ребята, встречается всякое, и вам нужно знать свои права…»
Ни один порядочный человек не скажет Дружковой Лене, что у нее кривые ноги, а Крапивиной Насте – что она тощая, как анорексичка. Хоть я понимаю, что физручка просто вымещает на нас злобу, все равно несколько минут придирчиво рассматриваю в зеркале собственный силуэт.
Придется объясняться за двойку. Ба, конечно, не станет ругать, она считает меня уже взрослой. Но все равно спросит. Скажу правду – будет переживать, решит вмешаться и помочь. Совру, что получила за дело, расстроится и начнет переживать из-за испорченного аттестата. Не то чтобы я шла на медаль, но хотелось бы все же закончить без троек. Особенно по физкультуре.
– Поздравляю, Тимошина, – меня нагоняет Андрей. – Ну что? Будем переводиться в другую школу? Устроим физручке веселую жизнь? Напишем жалобу президенту?
– А ты почему не на уроке, Луковая Башка?
– А меня тоже выгнали.
– За что?
Но Лукин предпочитает загадочно молчать, пока мы идем до раздевалки.
– Вот жизнь у человека грустная. Кофе не дали, работу ненавидит. Не позавидуешь.
– Тебя что, совсем не волнует аттестат?
– А тебя? Волновал бы – ты бы не полезла в бутылку и не стала огрызаться.
– Просто не люблю, когда переходят на личности.
Мы ждем, пока откроют раздевалку, а потом проходим к дальним вешалкам, предназначенным для одиннадцатых классов. Сквозь кучу курток я пробираюсь в самый конец, где утром оставила свои вещи, но вместо них обнаруживаю нечто странное.
От куртки остались одни лоскутки. Безобразно висящие, кропотливо разрезанные явно ножницами. Нет ни одного целого участка, а некоторые даже вырваны целиком и валяются на полу вперемешку с пухом.
Я теряю дар речи. Просто смотрю на то, что осталось от куртки, и не знаю, что сказать. Я как будто снова пятиклашка, над которой издевается одноклассник.
Когда я резко поворачиваюсь к Андрею, он округляет глаза:
– Хочешь сказать, это я? Я порезал твою куртку, чтобы ты… ну не знаю, не смогла ходить на работу и продула спор?
– Ты опоздал.
– И это делает меня преступником?
– Ты уже делал такое раньше. Портил мои вещи.
– В пятом классе!
– Всего-то пять с хвостиком лет назад! Люди не меняются!
– Я был у директора. Полчаса выносил мозг, как деточке живется без мамы и папы.
Лукин едва заметно морщится, и мой запал тут же стихает. Становится стыдно, хотя причины подозревать его у меня есть, и они достаточно объективны.
– Раздевалка же закрыта. Неужели охранник не видел, что кто-то там копается в куртках?
– Да это ж недолго. Взял ножнички в кабинете труда, чик-чик три раза – и готово. Охрана, – он фыркает, – сейчас где эта охрана? Мы тут минуты три уже стоим. Можем полвешалки порезать.
– К черту, – выдыхаю я.
Сил уже не осталось. Их все отнимают кофейня, уроки. Не хватает еще проводить расследование и сличать отпечатки пальцев на куртке. Зато теперь решен вопрос с новогодней дискотекой: вместо платья придется покупать новую куртку. Само провидение подсказало, что не стоит и соваться туда, где тебе все равно не светит ни танца, ни комплимента.
Хм, и чего это меня вдруг стало волновать отсутствие парня?
– Эй, ты куда? – вслед мне кричит Лукин.
– Домой, куда еще? С урока меня выгнали, он последний.
– По морозу? Да там снег опять валит!
– А что ты предлагаешь?
– Пойти к директору. Пусть объясняет, кто и как мог проникнуть в раздевалку и почему охрана хлопает ушами.
– Нет уж! Директор позвонит бабушке, она станет переживать, подскочит давление. Еще впихнет мне деньги на новую куртку. Спасибо, обойдусь.
– И что, тому, кто это сделал, все сойдет с рук?
– Всегда сходит. Ты разве не замечаешь?
– Тогда вызови такси.
