Поль повернулся к сидевшей напротив Анетте и перевел на нее взгляд, до того блуждавший в расстилавшейся за средним окном ночной тьме. Все, что нужно с Николь, — это немного терпения, ну и еще, может, капельку притворства. Время все расставит по своим местам. Вода камень точит. Анетте понравилось, что Поль вспомнил это выражение, которое так часто повторяла ей мать, уже после того как Дидье вернулся в Дюнкерк к своей ненормальной родне, тогда опасность непоправимой беды отступила и они потихоньку приходили в себя, отдавшись обманчивой иллюзии, что все как-нибудь устроится.
Поль, поднявшийся со стула и теперь мерявший шагами комнату, сказал, что они должны сделать первый шаг и пригласить «нижних» в воскресенье на обед. Те, конечно, откажутся, но Николь от себя предложит собраться всем внизу и устроить праздничную трапезу там; они согласятся, а в следующем месяце такой же обед организуют они наверху, и так оно и пойдет, месяц здесь, месяц там. Надо попробовать. Гроза все ходила где-то вдали, за Жаладисом; Анетта собралась с духом, откашлялась и сказала, что согласна. Она прекрасно понимала, хотя и не могла произнести этого вслух, что отношения с Николь осложнялись из-за Эрика; в этом доме давным-давно не было детей, ведь Поль и Николь родились не здесь и росли тоже не здесь.
Эрик никогда не жаловался, но нетрудно было догадаться, что oil побаивается Николь. Гораздо больше, чем старых дядек. Мать постаралась бы успокоить его, но как это сделаешь, если он молчит. Он всегда был такой, даже маленький, все всегда держал в себе; ему еще и пяти лет не было, когда начались проблемы с отцом, а потом родители и вовсе разъехались; еще с бабушкой он иногда чем-то делился, но только если она сама догадывалась, что его что-то мучает, и задавала вопросы. Поль подошел к окну и, стоя спиной к Анетте и лицом к темноте, тихо сказал, что, конечно, главная беда Николь в том, что у нее нет своего ребенка; если бы она решилась родить, не важно, с мужем или без, все сложилось бы иначе.
Как бы там ни было, в день праздника они обедали вшестером, в час дня, в нижней комнате. Поль занял свое прежнее место рядом с сестрой, Анетта с Эриком устроились напротив друг друга: Эрик — с дядьками, Анетта — справа от Поля. Николь за столом болтала не закрывая рта: о том, что десятичасовую мессу служил кюре из Риома, приезжавший в Сент-Аманден не чаще раза в год, а в церкви все равно было малолюдно, потому что туристы, что живут в кемпинге, в такую рань никогда не встают.
Дядьки в свежевыглаженных и застегнутых на все пуговицы клетчатых рубашках неторопливо и задумчиво поедали поданные Николь слоеные пирожки и бесстрашно разглядывали сидевшую напротив троицу: племянника, племянницу и новенькую; они уже поняли, что в церковь она не ходит, значит, и мальчишку в воскресную школу записывать, скорее всего, не станет. Впрочем, никто не мог бы сказать, что за мысли — потаенные, смутные, давние и даже не обязательно враждебные — бродили в головах у двух стариков. О них оставалось лишь догадываться, пытаясь проникнуть сквозь прозрачную дымку, окружавшую два сухих и поджарых тела, обладатели которых в настоящий момент методично заполняли их приготовленной Николь пищей. Меню, предложенное племянницей, строго соответствовало канону, в незапамятные времена установленному матерью дядек, то есть ее бабкой, и отличалось основательностью и разнообразием; одно перечисление блюд уже ввергло в ошеломление Анетту с Эриком, которым Поль накануне шутливо предложил поголодать ввиду предстоящей программы праздничного обеда: дыня в портвейне, слоеные пирожки с грибами и курицей, телячье жаркое, картофель, зеленая фасоль, салат, сыр и фруктовый торт — при этом самодеятельность стряпухи ограничивалась исключительно выбором фруктов.
По правде говоря, Николь не больно-то любила стоять у плиты и обычно потчевала домочадцев быстрозамороженными блюдами, выдавая их за собственноручно приготовленные; никто не обманывался на этот счет, но всем было более или менее все равно, главное, чтобы еды было достаточно и чтобы она была подана вовремя. Поль заранее предупредил, что десерт за ними, так что дядьки получили возможность насладиться настоящим чудом кулинарии — домашним тортом со свежими персиками; Анетта пекла такие весь летний сезон, по малейшему поводу, а часто и без повода. Триумфальный успех поистине царского угощения, разумеется, вызвал в Николь чувство острой зависти, но она сумела его подавить, вовремя вспомнив, что сегодня у них перемирие; конечно, про себя она подумала, что Анетте следовало бы вести себя скромнее, хотя бы для того, чтобы не обидеть хозяйку приема, но она ничем не выдавала своих мыслей и даже не отказалась, как, впрочем, и дядьки, от второй порции торта — допить кофе.
Исчерпав благодатную тему церковной службы, обедающие переключили внимание на Лолу, которая, ясное дело, находилась здесь же в комнате, устроившись за стульями дядек и спокойно поджидая, когда наконец заговорят о ней; она не сомневалась, что ее будут нахваливать, говорить ей льстивые слова, а затем вознаградят ее терпение всякими вкусностями, не идущими ни в какое сравнение с ее обычным рационом, большей частью состоявшим из намазанных маслом кусков хлеба. И тогда она, не теряя ни капли достоинства, воздаст должное и горбушкам пирожков, пропитанным восхитительным соусом, и ломтикам картофеля, обмакнутым в жирный мясной сок, и корочкам от фруктового торта. Наделенная умом и практической сметкой, она, зная тонкости обращения с людьми, сумеет наилучшим образом распределить проявления своей собачьей преданности между стариками — источником каждодневного пропитания — и мальчишкой, который хоть и не тянул на роль кормильца, зато был в нее без памяти влюблен и одаривал умопомрачительными ласками и крайне содержательными беседами.
Анетта старалась не думать о севере. Ей хотелось вырвать из сердца самую память обо всем, что связывало ее с прежней жизнью, и начать во Фридьере с чистого листа. Новое существование требовало от нее осторожности и предусмотрительности. Она чувствовала, что Николь и дядьки не простят ей ни одного ложного шага, воспользуются малейшей ее оплошностью, поэтому она тщательно следила, чтобы у нее не вырвалось ни единого намека на прошлое, ни одного, самого незначительного упоминания о пережитых унижениях. Скрытность стала для нее железным правилом поведения. Анетта приняла на себя этот обет молчания еще с Невера, с того дня, когда впервые посмотрела в глаза Поля. Они у него были светлые, чуть зеленоватого оттенка, под зимним солнцем Фридьера, часто по утрам заливавшим их комнату с тремя окнами, вспыхивавшие золотистыми искрами. По телефону она рассказала ему, что окончательно рассталась с отцом Эрика, у которого теперь в Дюнкерке своя жизнь, и добавила, что сын тоже с ним больше не видится. Поль воздержался от комментариев. Анетта намеренно употребила выражение «у него своя жизнь», потому что оно позволяло не вдаваться в детали. Ведь и она тоже собиралась завести «свою жизнь» — еще одну, после того как предыдущую собственным бесконечным терпением сама себе испоганила.
