В последнем классе начальной школы, в конце учебного года, учитель велел детям ответить на вопрос, что бы они хотели делать в жизни. Ответ должен был состоять всего из двух слов, причем обязательно начинаться с глагола «делать». Эрик своим аккуратным круглым почерком написал: «Делать счастливыми». Не больше и не меньше. Вся школа потом долго и с удовольствием обсуждала этот замечательный ответ; Анетта с матерью преисполнились гордости и даже немного успокоились; судя по всему, несмотря на ужасный отцовский пример, в душе их не склонного к болтовне мальчика остались нетронутыми такие чувства, как мягкость и доверие к людям. Полю эта история очень понравилась; да и парень ему нравился: он не шумел, не требовал к себе повышенного внимания, зато — и Лола служила тому живым подтверждением — умел ладить с животными.
Первой же обязанностью, возложенной на Анетту, стала закупка продуктов. Грузовичок папаши Леммэ приезжал дважды в неделю в девять утра, самое позднее в пять минут десятого, и останавливался в конце дороги, где к этому времени уже собиралась небольшая толпа: немой вдовец Жермен, престарелая мамаша Дюваль с тремя дочками, тощими как жердь, — это из местных; летом здесь также появлялись приезжие, в последние годы все более многочисленные, шумно выражавшие свое недовольство тем, что приходится тащиться в такую даль, да еще ни свет ни заря. Грузовик привозил хлеб и кое-что из бакалеи. Папаша Леммэ, сурового, почти аскетичного вида старик в безупречно чистом халате, разумеется, был в курсе — словоохотливые кумушки не дремали — и нисколько не удивился, обнаружив однажды в июльский вторник новую покупательницу с зеленой крупноячеистой сеткой в руках; ему уже доложили, что это невестка, вернее, как бы невестка, Николь. Сама Николь, отправляясь с утра пораньше с обходом по своим подопечным старикам, взяла привычку забегать в лавку и вываливать ворох свежих новостей — к несказанному удовольствию мадам Леммэ, завзятой сплетницы, все сорок лет брака тяжко страдавшей от сдержанности мужа, из которого, как она жаловалась, и слова не вытянешь.
Итак, проблема с хлебом решалась просто, в отличие от всего остального. Поль заранее предупредил Анетту, чтобы она не вздумала советоваться с Николь даже по самому пустячному поводу и не рассчитывала на ее помощь, чтобы узнать, где лучше покупать, чтобы не платить втридорога, оливковое масло, мясо, кофе, вино, стиральный порошок, овощи и фрукты и так далее. Для самого Поля все эти ценные сведения оставались полнейшей загадкой; он никогда не ходил ни по каким магазинам, потому что всем этим прежде занималась сестра. Николь, конечно, нисколько не рвалась облегчить жизнь узурпаторше — еще чего не хватало! Заграбастала брата, теперь корми его, а мы поглядим, что из этого получится. Ясное дело, деньжищ истратит кучу, ну и поделом им, пусть себе развлекаются на своей американской кухне, а мы, порядочные галлы, уж как-нибудь тут, внизу, как привыкли, зато нам два раза в месяц, в первый и третий четверг, прямо на дом привозят запас замороженных продуктов, потому что нам хватило ума договориться с предприимчивым сорокалетним мужиком из Сен-Флорана.
Поль с Анеттой обсудили денежный вопрос. Решили, что Поль будет выдавать ей на месяц определенную сумму, а она будет тратить ее по своему усмотрению. Что-что, а считать деньги Анетта умела, и не только считать; она давно научилась покупать по минимуму, ничего не выбрасывать, используя все остатки и никогда не жалуясь, что экономия оборачивается лишними хлопотами по хозяйству. Они всегда жили скудно, от зарплаты до зарплаты, свыклись с мыслью, что им в этом смысле ничего не светит, и только молились, чтобы не стало хуже. Все свои надежды Анетта с матерью связывали с Эриком, откладывали ради него жалкие гроши, чтобы через несколько лет, когда грошей скопится побольше, оплатить ему школьную поездку за границу, купить иллюстрированную энциклопедию, а где-нибудь в старших классах — компьютер. Эрик будет не хуже других, у него будет все, что нужно ребенку, он будет хорошо учиться и в будущем сможет вырваться из стального капкана бедности, когда не можешь себе позволить ничего сверх необходимого и уже десятого числа начинаешь прикидывать, от чего бы еще отказаться, чтобы дотянуть до конца месяца.
Эрик узнает лучшую жизнь — они обе, мать и бабушка, свято верили в это и жили этой верой, потому что никаких других желаний у них уже не осталось. И во Фридьере Анетта не собиралась изменять своим привычкам. Ее не соблазнишь яркими упаковками, целлофановым шорохом готовой выпечки и прочими красивостями. Если она что-нибудь и умела, так это вести домашнее хозяйство, не расходуя лишних денег. Боялась она одного: как бы Поль, который еще в Невере признался ей, что зарабатывает не так уж много, не оказался скупердяем, подтверждая дурную репутацию крестьянского сословия.
С Дидье они постоянно ссорились — и как, чуть ли не до драки — из-за денег. Работал он мало, от случая к случаю, получал гроши, да и те ухитрялся просадить с дружками в бистро или потратить на какую-нибудь ерунду. В небольшом супермаркете в Конда Анетта внимательно пригляделась к трем кассиршам, мысленно сравнивая их с собой, какой она была несколько лет назад, когда тоже восседала за кассой, с комом в желудке, полумертвая от страха, что сюда в любую минуту может ворваться пьяный Дидье, нечесаный, грязный, с землистым лицом и горящими от злобы глазами, он ворвется и начнет, размахивая руками, орать, мешая ругательства с непонятными польскими словами, и требовать, чтобы его пропустили в огороженное от покупателей святилище, пока на шум не выйдет управляющий месье Брюне, добродушный гигант, который сперва попытается уговорить скандалиста убраться по-хорошему, а потом возьмет его в охапку и вынесет вон, чтобы не мешал мирной работе торгового заведения.
Анетта сидела ни жива ни мертва, в ушах у нее оглушительно стучала кровь, она все чаще ошибалась, отсчитывая сдачу, и, замирая от ужаса, думала о том, расслышали ли окружающие ее имя в потоке грязной брани, извергаемой Дидье, который успевал выкрикнуть его несколько раз, пока могучий месье Брюне силой не выволакивал его наружу. Потом надо было прийти в себя, вдохнуть поглубже и дотянуть до конца смены, стараясь не замечать взглядов других кассирш, чьи мужья, может, пили не меньше, но хотя бы имели совесть устраивать представления дома, вдали от любопытных глаз, или в крайнем случае в соседнем кафе, а не на работе у жены, на зарплату которой, между прочим, жила вся семья. Сослуживицы никогда ничего ей не говорили — необщительный характер Анетты создавал вокруг нее нечто вроде плотины молчания, — но она догадывалась, что они должны думать: что ей не хватает твердости, что, прояви она решительность, ей ничего не стоило бы призвать к порядку этого негодного пьянчугу, которого она выбрала себе в мужья и за которого продолжала держаться, заставляя сына терпеть подобное посмешище вместо отца.
