Я совсем с ней чокнулся. Логики — ноль, здравого смысла — ноль, выдержки?
Выдержки — минус тысяча.
Не отрываясь от губ, надвигаюсь на нее, заставляя пятиться в комнату. Я шлепаю по выключателю, убирая верхний свет, оставляю только боковые приглушенные светильники. И не хера это не романтика, а компромисс. Моя уступка ее стыдливости.
Чтобы не началось фигни типа, давай в потемках и под одеялом.
Я хочу ее видеть. Всю целиком. Каждый изгиб подтянутого тела, каждый взмах ресниц, жгучий румянец на щеках.
— Платье, — хватает только на односложные приказы. — Снимай.
С трудом глотает, отступая на пару шагов, и медленно тянет вниз тонкие бретельки. В этом стриптизе нет наигранности и желания распалить еще больше.
Чистая робость и невинность. Концентрат, мать его, от которого срывает крышу. Я как долбанный маньяк слежу за тем, как край ткани сползает вниз, обнажая грудь, ребра, впалый трепещущий живот, идеально округлые бедра, убийственно сочетающиеся с осиной талией.
Кровь с молоком.
Я кручу пальцем, и она медленно поворачивается вокруг своей оси, позволяя себя рассматривать со всех сторон.
На ней ничего кроме белоснежных гладких трусов.
— Снимай.
Ее трясет. Руки ходят ходуном, когда подцепляет резинку и тянет вниз, неуклюже переступая с ноги на ногу.
Я могу все сделать сам — раздеть, уложить, заставить расслабиться и обо всем забыть, но вместо этого мучаю ее, вынуждая краснеть и подчиняться, задыхаться от стыда. Мне хочется видеть ее робость. Она как наркотик. Дикая смесь невинности и похоти, застилающей темный взгляд.
— Ложись.
Лера бросает отчаянный взгляд на диван и медленно опускается на его край.
Потом отползает к стенке, помогая себе локтями и пятками.
Не изящная. Ни черта. И я кайфую от того. Осточертели кошачьи прогнутые спины и отклянченные задницы. Да, она все это будет делать. Позже, по щелчку. Потому что слеплю из нее то, что захочу, а пока пусть вот так: неуклюже, по-настоящему.
Она ложится на спину, как солдатик, плотно сведя ноги и вытянув руки вдоль тела, и у меня на миг возникает желание, заставить ее себя ласкать, прикасаться к себе. Придавливаю его, потому что она не готова. И так на грани. Едва дышит. Глаза огромные, как у олененка, настороженно следят за каждым моим движением.
Я избавляюсь от футболки. От брюк. Вознесенская жмурится, когда следом за одеждой в кучу барахла отправляются боксеры.
— Смотри на меня.
Прежде чем распахнуть глаза, на миг жмурится еще сильнее, потом смотрит.
Сначала в глаза, затем спускается ниже, медленно, будто через силу скользит по груди, по животу, потом зависает, уткнувшись взглядом в пах. Смотри, привыкай. Я отучу тебя краснеть.
Отрывисто облизывает пересохшие губы, и мне хочется ощутить их на своем теле. Член пульсирует от нетерпения, и приходится в сотый раз напомнить себе, что торопиться нельзя.
Я опускаюсь рядом с ней на диван и взявшись за тонкие щиколотки, заставляю ее развести ноги.
— Демид! — пытается протестовать, но под моим взглядом затыкается и позволяет продолжать. Я веду ладонями по гладким подтянутым ногам, дурея от шелковой кожи, и ощущения того, как дрожит от моих прикосновений.
Меня самого уже потряхивает, как сопливого пацана, который первый раз добрался до женского тела. Сдавливаю ее бедра, не отрывая взгляда от сосредоточения ее женственности. Гладенькая, только на лобке узкая полоска рыжих волос. Провожу по ней пальцем, спускаясь ниже к аккуратным, чуть приоткрытым складкам, блестящим от ее соков. Непростительно мокрая и горячая.
Яйца поджимаются, становясь просто каменными. Надо сбавлять обороты, иначе с такими темпами я кончу на подходе.
Она тушуется под моим безумным взглядом и попыталась прикрыться.
— Нет, — останавливаю ее руку и отвожу в сторону, — я хочу посмотреть на тебя.
Лера еле дышит. С хрипами, жадно хватает воздух и тихо вскрикивает, когда прикасаюсь к ней губами. Там.
— Демид, — голос испуганно обрывается.
Бежать бесполезно, Ёжик, теперь ты моя.
Ее страх такой вкусный, что я готов выпить его до дна.
Она все еще напряжена, неподатлива и вздрагивает от каждого моего прикосновения, а я готов урчать и вылизывать ее, как дикий зверь.
Языком, пальцами, губами довожу ее до такого состояния, когда перестает контролировать свое тело и выгибается навстречу, сминая пальцами простыню. Ловлю тот момент, когда ее скручивает от удовольствия, удерживаю на месте, не позволяя сдвинуться, и довожу до самого края. Лера цепляется за мои руки, стонет, запрокинув голову назад, теряя связь с реальностью.
Я этого и добивался. Подминаю ее под себя разнеженное тело, удерживая за подбородок целую, позволяя ей почувствовать свой собственный вкус, и рукой направляя член, медленно вхожу. Она испуганно распахивает глазищи, в которых все еще плещутся отголоски первого оргазма, и охает, а я останавливаюсь, позволяя к себе привыкнуть, а заодно пытаясь охладить свой пыл. Внутри так тесно и горячо, что едва держусь.
— Больно, — выдыхает мне в губы и пытается оттолкнуть.
— Уже поздно останавливаться, — начинаю двигаться, любуясь ее раскрасневшимися щеками. — Первый раз терпи. Потом сама с ума сходить будешь.
А заодно и я с тобой.
Хотя я уже сошел.
Глава 9
Лера
Я больше не девочка.
Эта мысль — первое, что врывается в мои мысли, когда просыпаюсь. Сердце бьется под ребрами, пытаясь проломить дыру между ребер, в голове звенит. Тело измученное, разбитое. Взрослое.
Свожу ноги, сжимаю их, чувствуя неприятное напряжение. Низ живот болит, саднит. Непривычные ощущения. Но мне нравятся. Я чувствую себя соблазнительной и желанной.
Несмотря на смущение, хочу смеяться, поддавшись волне какого-то бесконтрольного, немного нервного счастья.
На часах пять утра, но сна ни в одном глазу. Меня трясёт, буквально подкидывая на подушках. Штормит от эмоций и собственных ощущений. Я все еще в шоке от того, что произошло этой ночью. Не верю сама себе.
— Заканчивай возиться, — раздается сонный голос Барханова. — Спи.
— Не могу, — поворачиваюсь на бок, к нему лицом и зависаю на точеном мужском профиле.
Демид лежит на животе, закрыв глаза, подсунув одну руку под подушку. На щеках едва заметная утренняя щетина. Такой красивый. Мужественный. Породистый.
Я рада, что это был именно он. Никого другого на его месте даже представить не могу. И не хочу. Он единственный, рядом с кем у меня внутри все сжимается и дрожит.
Рассматриваю его, борясь с соблазном прикоснуться. Демид чувствует это, хмурится и наконец ворчит:
— Ты будешь спать?
— Нет.
Тяжелый вздох и он открывает один глаз. Смотрит хмуро, сонно, будто решает, а не вытолкать ли меня из-под одеяла на пол.
Я все-таки не выдерживаю и прикасаюсь к его щеке. Током пробивает до самых колен, в животе будто разбивается склянка с горячим медом, а безумные мурашки несутся вниз по спине и вверх от колен, концентрируюсь между ног.
Я хочу его. Снова. Мне в диковинку откровенные прикосновения, поцелуи, ощущение наполненности и движение внутри меня. Я думать ни о чем не могу, кроме повторения.
— Демид, — шепчу, а голос срывается.
— Что? — так же шепотом передразнивает меня.
— А мы можем… это…
Черт. Я и не знала, что могу быть такой стеснительной. Настолько, что язык в задницу и слов не хватает.
Барханов чуть насмешливо наблюдает за моими потугами и не спешит облегчить мучения:
— Можем что?
— Ну ты знаешь, — снова сиплю, чувствуя, как щеки заливает румянцем.
— Понятия не имею.
Вот ведь гад! Видит же, что смущаюсь, и все равно доводит.
— Демид!
— Лер, я не люблю обезьяньи ужимки. Учись говорить прямо.
Я могу прямо. Я всегда прямо. Только… только сегодня со словами беда.
— Я хочу продолжения.
— Продолжения чего? — специально прогибает.
