Сердце падает и разбивается. С Нарой произошло что-то очень плохое. Я точно знаю.
Несусь и думаю: "Только бы увидеть Нару еще раз!". Тогда я никогда больше ее не отпущу. Стану личным водителем, и если уж что случится, мы хотя бы будем вместе.
Когда я уже почти у цели, звонит телефон. Что-то внутри скребется когтями так сильно, что я понимаю, что это не к добру. Высвечивается незнакомый номер, так еще и "городской". В глазах темнеет, а руки плохо чувствуют руль. Я едва успеваю нажать на тормоз, чтоб не «поцеловаться» с впереди идущей красной «хондой».
— Да!
— Здравствуйте, — говорит монотонный женский голос, пропитанный казенщиной. — Кем вы приходитесь Дотнаре Дмитриевне Данилевской?
— Братом, — произношу тихо, мертвея от ужаса.
— Можете громче говорить? Вас не слышно, — выговаривает недовольно.
— Я её брат, — повторяю я, боясь, что если представлюсь парнем, со мной и говорить не станут. — Что случилось?
— Она поступила в первую клиническую после ДТП. В паспорте нашли ваш номер телефона.
— Я сейчас приеду, — бормочу я и отключаюсь.
Мне хочется лететь к ней, перекрывая скорость звука, мчаться, выжимая из двигателя всё, на что тот способен, но кто-то всё время тащится впереди. Мне кажется, что если я задержусь хоть на полминуты, никогда больше Нару не увижу. Я бы отдал жизнь, лишь бы она была в порядке. Я уговариваю себя, что всё хорошо. Что это разбитая коленка. На худой конец — сломанная ключица. Со мной всё это было, это совсем не страшно. А в ушах всё еще стоит тот страшный грохот, громоподобный словно взрыв атомной бомбы посреди тихого полудня. Такое не переживают. А если и переживают, то со страшными последствиями.
Я хватаюсь за ничтожную, почти уже сломанную соломинку. Набираю номер Нади. Они должны были быть вместе. Сейчас она возьмет трубку и скажет, что с Нарой всё в порядке, просто телефону не повезло.
— Аппарат выключен или абонент находится вне зоны действия сети.
— Гадство! — Со всей силы впечатываю кулак в приборную панель, чувствуя, как вновь умираю. Пластик сдается, рука проваливается в бардачок, но легче не становится.
Бросаю машину в больничном дворе и несусь туда. Что будет, если они скажут мне, что ее больше нет? Что я тогда буду делать? Только пусть будет жива. Любая. Неважно, насколько сильно пострадала. Я что-нибудь придумаю: раздобуду лекарства, оплачу любую операцию, всё сделаю! Только будь жива, Нара. Я уже совсем близко. Скоро буду с тобой.
Бегу по больничному коридору так быстро, как могу. Влажный пол проскальзывает под подошвами и затормаживает меня, превращаясь в беговую дорожку. Буквально врезаюсь в сестринский пост, но не могу ничего сказать, потому что дико боюсь услышать правду. Сейчас у меня есть призрачная надежда, что всё еще может быть хорошо, а через секунду не будет и этого. Ничего не будет.
— Что вы бегаете по больнице, молодой человек? — выговаривает мне тучная медсестра, которую я оторвал от перекладывания бумажек.
— Извините, — бросаю я. Пусть эта больница сквозь землю провалится, если они ее не спасли! — Дотнара Данилевская к вам поступила после ДТП?
— Данилевская? Сейчас посмотрю.
Она вновь принимается листать бумажки, помогая послюнявленным пальцем.
Молчание убивает. Неизвестность тоже. Я умер как минимум пару раз, пока она искала информацию.
— Есть такая. — Смотрит сочувствующим взглядом и замолкает.
— Жива? — выдавливаю я чужим голосом, которого и сам пугаюсь.
Кивает.
— В операционной она. Недавно забрали. Остальных двух не довезли.
— Хирургия где? — ору я, понимая, насколько всё плохо, если Нади и водителя уже нет в живых.
— Нейрохирургия на третьем этаже.
Третий этаж. Мечусь по холлу, пока не нахожу лестницу. Скачу через три ступеньки, спотыкаюсь, падаю, разбивая колени об их щербатые края, поднимаюсь и снова рвусь наверх. Мне опять кажется, что если я хоть немного задержусь, никогда ее больше не увижу. В мозгу огнем горит единственная идея: если доберусь быстро, у Нары появится шанс.
Останавливаюсь перед опер. блоком. Рву ручку на себя. Двери заперты.
— Сыночек, — окрикивает меня старушка-уборщица, — ты родственник девочки, которую после аварии привезли?
— Да. — киваю я, как бешеный.
— На операции она. Началась только недавно. Ты посиди, подожди, — говорит она сердобольно.
Я не могу сидеть. Я запускаю таймер на часах, чтоб знать, сколько времени прошло на самом деле, потому что в моем мире каждая минута теперь длится миллионы световых лет.
Мечусь по узкому коридору, стараясь не отходить далеко от дверей. Бабулька смотрит на меня и крестится.
Ничего не видящими глазами в миллионный раз смотрю на часы. Третий час на исходе. Я уже близок к тому, чтоб помутиться рассудком, когда двери опер. блока распахиваются, и меня ослепляет белым светом.
Мне навстречу идет врач средних лет в голубой хирургической робе и разноцветной бандане. Он стягивает её на ходу и утирает уставшее лицо, покрытое испариной.
— Как она? — бросаюсь я к нему и почти падаю на колени.
— Данилевская?
— Да!
— А ты ей кто? — спрашивает, прищурившись.
— Брат.
— Родители есть?
— Они сейчас далеко.
— Ты позвони им, парень! — с напором просит он. — Пусть побыстрее приедут! Может, хоть попрощаться успеют.
От его слов темнеет в глазах, земля плывет под ногами. Какое еще прощание? Она молодая и сильная.
— Парень, ты нормально? — Придерживает меня за плечо на случай, если я соберусь хлопнуться в обморок.
Я медленно моргаю, стараясь прийти в себя.
— Что с ней?
— Мы всё сделали, что могли, но прогнозы давать пока рано. Если эту ночь переживет, то какие-то шансы появятся. А так плохая она. Только молиться за нее остается и надеяться, что девочка —
