сообщила.
Знаю, звучит жестко и дерзко, но отчего-то его вопрос бесит. Молниеносная реакция, но все же вспышка ярости застилает глаза.
Он ни разу не навестил меня! Ни разу не позвонил, хотя никогда до этого и не звонил. Все наше общение происходило через посредников. И именно это меня злит.
Будто и не было тех двух недель в его доме. Ничего не было.
Но я же помню!
– Эрика…
Мое имя звучит совсем близко.
– Не злись…
Я не могу дышать.
Он стоит за моей спиной. Я всеми клеточками своего тела чувствую его присутствие. Он так близко, что я не могу ни о чем не думать, как о том, что хочу повернуться. Просто убедиться, что мне не мерещится. Что это не моя разыгравшаяся фантазия.
Странно. Все слишком странно.
– Я не злюсь, – хриплю, с ужасом понимая, что чужие руки теперь лежат по обе стороны от меня на столешнице.
Наверное, нас разделяют миллиметры. Если я сделаю шаг назад, то…
Положение спасает чайник, который три раза издает пронзительный писк. Я часто моргаю, смотрю на кипящую в полупрозрачном корпусе жидкость и жду, когда опекун отойдет. Он не отходит. Его руки все там же, а мое сердце бесперебойно стучит в ушах.
Я не знаю, что должна сделать. Как мне поступить, чтобы это напряжение, которое повисло между нами и искрит, пропало. Сказать ли ему, что отошел или самой оттолкнуть? Но я ведь уже один раз оттолкнула. Прошло три месяца молчания, глупых мечтаний и жуткого ощущения в грудной клетке.
Отталкивать его все равно, что вновь заставлять себя ненавидеть. Просто потому, что так хочет мой внутренний маленький ребенок, которого бросили без причины, без возможности объясниться.
Я не толкаю. Просто жду. Пусть следующий шаг будет за ним.
Обманывать себя – попытка спастись из омута, в который я провалилась, однажды заглянув в пугающие темные глаза.
Его руки опускаются. Я почти не дышу.
Он касается меня в тот же миг, когда я все-таки делаю несчастный вдох. Получается шумно. Опекун молчит. Я знаю, что он слышал мой вдох, что он чувствует, как тело под тканью халата подрагивает. Как я теряю возможность стоять на двух ногах ровно, а не шататься, будто захмелевшая.
Руки сжимают талию недолго. Мне даже кажется, что это всё. Последнее касание и теперь он точно уйдет. Но ладони плавно опускаются на спину и скользят вверх, немного собирая широкий и теперь такой душный халат. Пальцы касаются воротника, а потом опускаются на теплую кожу, покрывающуюся мурашками. Моя реакция неизменна – я напугана, дезориентирована и меня жуть как штормит.
Только теперь этот шторм иной. То самое чувство, которое упрямо кололо живот, наконец-то собирается в нечто более понятное, чем разрозненные отголоски, и я, дыша через рот, позволяю снять с волос дурацкое полотенце. Оно падает под ноги, точно так же, как рушится мой тщательно возводимый за последние месяцы мир.
И как ему удается своим появлением все так кардинально менять?
– Только скажи и я уйду, – последнее, что слышу, прежде чем понять: я ничего не скажу.
«Она еще красивее, чем когда я видел Мию на помолвке. Теперь на ней белое платье, волосы скрыты полупрозрачной фатой, и все это великолепие принадлежит чужому человеку.
Я вынужден был присутствовать на свадьбе. Вынужден был быть здесь, хотя мое сердце, тот самый мышечный кусок плоти, упрямо твердило – уходи. Не смотри на нее. Не рви себя на части.
Но я смотрел на Мию, даже иногда улыбался для общих фотографий, я потом прятался от гостей. Меня все равно не замечали, тем более Мия. Сегодня был ее день. День, когда наши судьбы окончательно разошлись.
Отделившись от веселой толпы, побрел на балкон. У Дмитрия до фига денег, потому что устроить свадьбу в лучшем месте города можно только тогда, когда у тебя есть чем платить. Нет, я не завидовал, но отчасти понимал Мию. Хотел надеяться, что выбрала она его исключительно по этой причине, а не потому, что полюбила. Ведь в любовь я не хотел верить. Так было бы больнее.
Занимаясь тем, что просто смотрел на город, раскинувшийся под ногами, я не сразу понял, что кто-то присоединился ко мне. Надеюсь, не мать. Новых нравоучений от нее о том, как себя вести, я не желал слушать. Мне еще за ложные обвинения в пропавшем со стола шампанском то и дело прилетали, и всем было плевать, что я по факту ничего не воровал. Но отчего-то слушать меня родители не хотели.
– Эй, Малыш, – голос Мии разорвал в клочья мои мысли.
Я напрягся, но не обернулся. Вновь увидеть ее в струящемся белоснежном платье… Как выстрел в голову. Мозги в клочья.
– Чего тебе? – прохрипел, поражаясь собственному голосу.
– Опять злишься? – хмыкнула она, поравнявшись со мной. Протянула руки, коснулась металлических перил.
Я честно старался не смотреть на нее. Не замечать длинных пальцев с овальными ноготками. И кольца. Как знак того, что все кончено. Пусть эта свадьба будет из-за денег. Лживая, лицемерная, скоротечная свадьба, которая закончится громким разводом. Мия будет горевать или злиться. А я… Я, наверное, буду рад. Просто рад, что будет не только мне так больно.
– Нет, не злюсь, – рыкнул в ответ, стараясь совладать с голосом. – Слушай, мне реально нужно здесь торчать?
Мия хмыкнула, но промолчала. Я все-таки взглянул на нее и пораженный застыл, а ведь секундой ранее в голове созрела мысль свалить, не прощаясь. Пусть родители злятся. Мне плевать. Но теперь, когда я видел горечь в глазах Мии…
– Почему ты злишься на меня? – ее губы едва дрожали, задавая вопрос.
А я не знал, как ответить. Сказать правду и обнажить чувства?
– Я не злюсь. Я рад, что ты сваливаешь из нашего дома.
Лицо Мии вытянулось, а я впервые ощутил себя так мерзко, что готов был откусить язык, которым только что испоганил и так отвратительные отношения.
– Дурак.
– Опять?
– Да, опять. Ты ни черта не меняешься, Малыш, – процедила Мия, комкая платье.
Засмотрелся на ее руки. Кольцо с огромным камнем. Бриллиант, который я теперь возненавидел.
– Зачем тогда пришла?
– Хотела поговорить с тобой.
– О чем?
Нет, я не желал слушать голос Мии, но уйти я тоже не мог. Словно что-то неведомое мне тормозило на месте. Поэтому и стоял все там же и так же, как и прежде смотрел на Мию. На ее длинные пальцы с огромным бриллиантом в кольце.
– Я хочу с тобой помириться.
Услышав предложение сестры,
