я встречаюсь с темнеющим взглядом доктора, который выстреливает в меня из-под кустистых бровей.
– Навалял ты делов, Умар… Будь я помоложе, лично бы тебе все кости пересчитал…
Резко опускаю бокал на стол и поднимаюсь во весь рост.
Подхожу к врачу, который явно засек следы секса, засосы и царапины. Зверь сорвался с цепи и как я его ни сдерживал, не мог насытиться.
– Не томи, Айболит, – выдаю хрипло.
– В больницу ей нужно, – выдает безапелляционным тоном.
– Нет, здесь все, что нужно, делай. Если надо, я всю аппаратуру подгоню.
Странное желание не отпускать девочку от себя.
– Есть подозрение, Умаров. У нее сотрясение. Боюсь, что и внутренним органам досталось.
– Док, она на своих двоих из тачки вышла, да еще и улепетывала.
Прищуривается.
– Не мне тебе рассказывать, Умаров, про шоковое состояние. У меня бойцы, которых латал, и не через такое проходили. А потом оказывались на операционном столе. Не понимали на адреналине, что у них кости плоть пробили.
Что-то внутри сжимается неприятно, пульсирует. Хочется хорошенько приложиться мордой об стену.
– Ты ее что, к себе в военный госпиталь забрать хочешь?
Буйство проходит, и я бросаю взгляд в сторону бледненького личика и замечаю, как синяк на лице наливается, становится ярче.
– У тебя есть иные варианты, Умар? Нужно ее посмотреть. Сделать парочку анализов. Рентген не помешает. Плюсом у нее жар и, может, и воспаление легких.
Сжимаю зубы. Прикрываю веки.
– Хорошо, Айболит, твоя взяла. Забирай ее в больничку.
Надежда
С трудом разлепляю глаза. Все тело болит, саднит, ноет. Но больше всего беспокоит голова. Свет действует как кувалда. Сразу же жмурюсь.
Дышу через нос, пытаюсь прийти в себя. Даю себе немного времени на передышку. Просто лежу с закрытыми глазами, ощупываю пальцами простыню, приятную, мягкую.
Незнакомую. Принюхиваюсь. Пахнет лекарствами.
Силюсь вспомнить все, что со мной произошло, и кадры постепенно вспыхивают в мозгу, давят на виски.
Вспоминаю весь ужас, произошедший со мной, и то, как Баграт меня спас. Дважды. От бандитов и от смерти на трассе.
А потом…
Оглушительные кадры нашей близости накрывают сознание и слезы начинают струиться по щекам. Это не слезы сожаления относительно того, что между нами произошло, а слезы по тому, что не забыла, не смогла.
Одно его касание и мое сердце откликнулось, запульсировало, перегоняя по крови яд одержимой страсти к мужчине, который меня однажды уничтожил…
До слуха доходит противный писк. Отдает страшной болью в затылке, а рядом возникают мягкие руки, они укладывают меня обратно на подушки, до сознания доходит женский голос:
– Тише-тише, вам нельзя волноваться.
– Не помогает, давление повышается.
– Коли седативные. Ей рано просыпаться…
Дальше все. Пустота и темнота. Перетекающая в какой-то необычный теплый сон. Нахожу себя на кухне. Светлая комната, в которую проникают мягкие утренние солнечные лучи. Просторная. Огромная. С мягкими пластинами натурального дерева на стенах. Мебель также в теплых коричневых оттенках. Очень напоминает картинку из журнала по интерьеру по эталонному стилю загородного коттеджа. Красивая кухня. Какая-то уютная.
До слуха доходит пение птиц и звуки леса. Ощущаю запах хвои и шишек. Специфический аромат. Очень смутно знакомый и несущий удовлетворение.
Делаю глубокий вдох. На сердце впервые ощущаю покой, удовлетворенность. Словно никуда не спешу, не бегу ни от кого. Будто я дома…
В уюте. В защищённости. Распахиваю веки и смотрю на свое коротенькое домашнее платье, и босые ноги приятно холодит паркетный пол.
Улыбаюсь, осознаю свое тело. Понимаю, что сейчас мои пальцы заняты тем, что готовят бутерброды, слышу аромат свежей запеканки, чувствую легкий голод. Хочется побыстрее поесть, поэтому нарезаю овощи.
Наконец, окончательно осознаю себя. Откладываю нож и оборачиваюсь. Поворачиваю голову в сторону плиты и замечаю мужчину. Широкоплечего, в одних спортивных штанах, он колдует над нашим завтраком, взгляд цепляется за смоляной затылок.
Ему не нужно оборачиваться.
Сердце и так знает, кто этот мужчина.
– Мам, ну когда уже завтрак?! Я голодный после тренировки, как зверь…
Оборачиваюсь на голос и буквально прирастаю к полу. Передо мной мой сыночек, моя Брошечка. Хотя…
В этом здоровом парне едва улавливаются черты моего малыша, он вырос точной копией отца, правда, глаза мои, веселые, со смешинками.
Наблюдаю, как мой подросший сын разваливается на стуле и наливает себе сока, рассматриваю, как майка-алкоголичка практически трещит по швам, обтягивая его фигуру, а затем в кухню забегает девчонка с длинными волнистыми волосами с каштановым отливом. Точно как у меня.
Пытаюсь вглядеться в ее черты. Но они не отпечатываются в сознании. Я не могу их уловить. Точеная куколка усаживается на колени к моему сыну, который, улыбнувшись, чмокает ее в лоб:
– Проснулась, соня, вот мне сестренку небеса послали… оторва…
Небеса послали…
Сознание цепляется за эту фразу, и я опять оказываюсь на капоте машины и вижу нависающего над собой Умарова.
Отдаюсь мужчине со всей страстью и пылом…
Из этого видения меня вырывает легкое касание и поцелуй в щеку.
– Чего ты так застыла? – тихий вопрос в самое ухо, и я опять оказываюсь в светлой просторной кухне и поворачиваю лицо в сторону Баграта.
– Я… я не знаю… это все сон… Умар… это ненастоящее, – отвечаю и на глазах наворачиваются слезы.
Осознание режет без ножа.
Баграт разворачивает меня в своих руках, заглядывает в глаза.
– Почему же сон?
– Нет этого всего. Я знаю.
Проводит пальцами по моим скулам, обрисовывает черты и произносит спокойно и ровно:
– Это все должно было быть…
Прикрываю веки, проглатываю слезы. Это все моя неслучившаяся мечта. Глупая игра подсознания.
Сон начинает исчезать. Просторная кухня загородного дома летит куда-то, но прежде, чем я распахну глаза, до сознания доходит уверенный голос Умарова, словно он сидит рядом со мной и не является игрой моего сумасшедшего воображения:
– И это все будет, Надежда моя…
Просыпаюсь резко. Словно выныриваю из глубокой бездны. Сон не сон, а сердце буквально грохочет в груди. Ударяет о ребра, а щеки у меня мокрые.
До жути хочется, чтобы этот сон не был моим воображением, горечь и тоска ползут за ним шлейфом.
Отмаргиваюсь и нахожу себя в белоснежной комнате, поворачиваю голову в сторону окна и понимаю, что уже утро. Только вот какого дня, я не знаю.
Хочу подняться с кровати, но сил не хватает. Я даже соскрести себя с подушки не могу. Просто дергаюсь и все. Силы заканчиваются.
От бессилия начинаю плакать еще горше и не успеваю среагировать, как дверь в палату открывается и входит мужчина, седовласый, но подтянутый, с какой-то офицерской выправкой.
Он бросает на меня хмурый взгляд из-под кустистых бровей и идет в сторону кровати марширующим, чеканным шагом.
– Нельзя вам плакать, Наденька.
Всхлипываю на его реплику и чувствую, как в висках болью отдает.
Жмурюсь.
– Вот-вот. Я про это. Пожалейте себя. Сотрясение у вас. Хорошо еще, что все в легкой степени, но все же.
– Я… домой…
Черт, почему же такая сухость в горле?!
– Куда спешите, дорогая? Наблюдаться нужно, дополнительные анализы и обследования поделать…
– Домой… – выпаливаю и глаза опять наливаются слезами.
– Тише-тише, Наденька, нельзя вам сильные чувства испытывать. Я обещал, как только ваши показатели будут более-менее приемлемыми, я отправлю вас домой.
– Когда? – спрашиваю сухими потрескавшимися губами и голос скрипучим кажется, чужим.
Врач прищуривается, а я силюсь разобрать, какой у него цвет глаз, но не нахожусь с ответом. Стальные глаза вроде. Серебристые, а не серые даже.
– Ну хотя бы пару дней дайте мне, – улыбается как-то тепло, но в то же время не переходит дистанции.
– Я сейчас… мне надо… понимаете?
Выдыхаю и горло начинает саднить, голос ломается.
– Как раз и не понимаю, Надежда Юрьевна.
Закашливаюсь.
– Воды? – задает вопрос, меняет тему, и я киваю.
Врач проходит в сторону столика, который находится неподалеку от окна, и наливает мне в хрустальный бокал воды из графина.
Надо же. В больнице и подобные атрибуты роскоши. Возвращается и протягивает мне стакан, но не отдает, помогает выпить.
Живительная влага разливается по небу, приносит долгожданную прохладу.
Врач дожидается, пока я насыщусь, и только после этого отнимает стакан, но не
