об этом, когда тяжесть в висках и затылке пройдет.
Девушка улыбается моим словам и не уходит, а я теряю терпение и дергаю за змейку своей многострадальной сумочки, срываю на ней свою горечь и чудом не отрываю замочек с мясом, так сказать.
Вываливаю содержимое сумочки на одеяло, не стыжусь того, что может быть у женщины в ее личных вещах.
Выхватываю старенький телефон. Надо же. Даже зарядка немного имеется.
Не хочу звонить под прицелом глаз девушки, которую, возможно, приставили, чтобы убедиться, что я сделаю лишь один звонок и не буду волноваться.
Уже ни в чем не уверена.
Поэтому я смотрю на нее с самым спокойным видом, улыбаюсь и спрашиваю:
– Простите, можно попросить у вас зарядник? Может, есть у кого-то гаджет той же фирмы? Зарядники универсальные, все подходят.
Девушка косится на мой телефон, на лицо проскальзывает легкое недоумение. Не привыкла видеть такие допотопные модели. Особенно у ВИП-пациентов, судя по палате.
Медсестра мнется пару секунд, а затем выдает:
– Вроде у нашей санитарке нечто подобное имеется, зарядку не держит особо, так что она всегда со своим шнуром приходит. Подождите, я пойду спрошу.
– Буду очень благодарна, – говорю спокойно и стараюсь контролировать голос, чтобы не выдать своего ликования.
Девушка выходит, а я разблокирую покореженный телефон.
Зарядки на один-единственный звонок и приватный разговор мне хватит – остальное неважно…
Гудки идут. Один, второй. И с каждым ударом сердца тревога накрывает с головой…
– Бабушка… возьми трубку, возьми, – шепчу одними губами, зависая над пропастью неизвестности…
Гудки идут. Ответа нет. Сердце бьется с перебоями. Отрубаю звонок и набираю деда. Когда и там не отвечают, сердце останавливается. Предчувствие чего-то страшного ударяет меня со всего маха и взгляд начинает метаться по палате в поисках одежды.
Останавливаюсь на шкафу, который стоит в углу, заставляю себя встать, нащупываю тапочки, голова кружится.
Тошнота подкатывает сразу же, стоит только принять вертикальное положение, но я упрямо сжимаю губы и с трудом соскребаю себя с кровати, не обращаю внимания, срываю катетер, не до него сейчас.
Иду в сторону шкафа, меня немного шатает, приходится вытянуть руки, чтобы балансировать.
Наконец, дохожу до своей цели и распахиваю створки.
Никаких вещей. Только в углу уныло висит больничный халат, который я сдергиваю и надеваю на плечи.
Надо будет, уйду отсюда в халате, в тапках и пешком.
Возвращаюсь в кровать и проверяю содержимое сумки.
– Налички почти нет… на такси до дома не хватит…
Выговариваю слова дрожащими губами, впадая в страшную панику, вспоминая, что на кредитке все подчищено выплатой очередной по долгу фиктивного муженька.
Выдыхаю.
– На попутке доберусь, – очередная шальная мысль вслух.
Голова начинает болеть все сильнее, пульсировать. В висках и затылке ломит. Я в западне. Потерялась. Чувствую себя загнанным мышонком, который обречен попасть в мышеловку.
Сжимаю телефон в руках, хочу разблокировать экран, чтобы опять позвонить домой, но в этот самый миг старенький друг оживает, пиликает входящим и сердце пропускает удар, когда на экране отпечатывается «Бабушка».
Сразу же тыкаю пальцем и принимаю вызов.
– Бабушка, как Брошка? Почему не отвечали на звонки?! У вас все хорошо?! – тараторю вопросы, пока сердце подпрыгивает в груди.
– Наденька… моя хорошая… ты где?! Сможешь приехать?!
Голос бабушки дрожит, она явно взвинчена.
– Смогу! – отвечаю, сжимая трубку сильнее в пальцах. – Что с Игнатом?
– Ты приезжай скорее, внучка, я, старая, совсем перепугалась. Температура у него. Не спадает.
– Сколько градусник показывает?
– Тридцать девять почти.
– В холодильнике есть суппозиторий в розовой упаковке.
– Ставила, Наденька, не помогает! Тридцать восемь было, поставила я, а теперь уже тридцать девять. Чего только ни делала! И сиропчик давала, он выплюнул, не проглотил!
– Скорую нужно!
– Дед уже звонил.
– Что говорят? Когда приедут?!
Бабуля носом хлюпает.
– Наденька, они ехать отказались! Сказали, что где-то ЧП и все силы брошены туда. Сказали, что критичная температура сорок, тогда в скорую звонить, а пока сбивать надо.
Прикрываю веки. Собираюсь. Боль в висках отходит на второй план, концентрируюсь.
– Размочи в теплой воде тряпку, бабуль, раздень до нога Брошку и оботри. Я сейчас буду!
Почти сбрасываю вызов, как слышу взволнованный крик Вениамина Игоревича:
– Таня! Таня! Быстрее! У ребенка судороги! Что делать, Таня?! Что мне делать?! Язык держать?
Что-то падает, быстрые шаги, грохот.
– Поверните его на бок! Бабуль! Не держите язык! Нельзя! В скорую звоните! – я кричу в трубку и не понимаю, слышат ли меня на том конце провода.
Телефон гаснет в руках. Батарейка сдыхает.
Перед глазами пелена, слезы прыскают из глаз. И в этот самый миг дверь в мою палату открывается, не вижу, кто заходит, кто нападает и пытается уложить меня обратно в кровать, я сопротивляюсь, как фурия, единственное, что бьется в голове – освободиться.
Кто-то меня резко вздергивает так, что ноги отрываются от пола, встряхивает настолько сильно, что зубы клацают, пелена спадает и перед глазами проявляется злое лицо Умарова с побелевшими скулами и глазами, которые мечут молнии.
– Успокойся! – цедит так, что страшно стало бы, если бы я не знала, что с Брошкой беда.
– К кровати прикую! Что творишь, дура? Ты видела, что у тебя кровь из руки хлещет?!
Не слышу его. Говорю отчаянно:
– Отпусти меня домой, Умаров! Мне нужно домой! Сейчас же!
– Тебе лежать надо. Прекрати! – рявкает зло и сжимает пальцы на моих плечах еще сильнее.
– Не прекращу, – отвечаю едва слышно, но отчаянно уверенно, – я буду пытаться убежать от тебя столько, сколько смогу, сколько останется сил…
На мгновение Умар застывает, вглядывается в мои глаза. Что-то страшное проскальзывает на дне графитовых глаз, когда он спрашивает обманчиво мягко:
– Куда ты так бежишь, Надя? К кому?!
Прикрываю веки. Все страхи уходят на второй план, все отметается. Единственное, что важно в эту секунду – это спасение моего сына.
А дальше… о том, что будет дальше… я подумаю потом.
Никто другой не сможет помочь Игнату. Только Умаров в силах. У него связи, деньги, власть…
А к нам скорая может и не приехать, сказать, что больной недостаточно болен…
Поэтому я собираюсь и распахиваю веки, тону в темных глазах отца своего ребенка и выдаю свою самую страшную тайну.
– У моего сына, Баграт, прямо сейчас температура под сорок и судороги.
Стоит сказать, как я срываюсь, рыдание вылетает из горла, накрывает пеленой страха, отчаяния и ужаса, когда я выдаю надрывно и горько:
– Помоги моей Брошке, спаси Игната…
На мгновение лицо Умарова искажается, кажется, что скулы становятся острее, он бледнеет.
Пальцы впиваются в мои плечи настолько сильно, что шиплю сквозь сжатые зубы…
У него радужка пылает, словно магма заполняет до краев, а зрачки пульсируют. То расширяются, то сжимаются.
Ноздри хищного носа раздуваются. Ощущение такое и еще мгновение и Умар буквально оторвет мне голову голыми руками.
– Прошу, Баграт, умоляю… – всхлипываю, – я готова на колени упасть, все готова сделать, только спаси… скорая не едет к нам… я никогда не оставляла сына так надолго… я виновата… это все моя вина… а за мои грехи расплачивается мой ребенок…
Руки разжимаются, и я падаю на кровать, валюсь кулем, в то время как Умар сжимает и разжимает кулаки, смотрит на меня так, что дыру прожигает. Под ледяной оболочкой у него течет восточная горячая кровь, и сейчас тот случай, когда он позволяет эмоциям проявиться, и от той бури, которую я вижу перед собой, я понимаю, что он может сделать все, что угодно.
Но мужчина моргает, делает вдох, один, другой.
Наблюдаю, как массивная грудная клетка вздымается.
Затем мужчина прикрывает глаза на мгновение, но уже в следующую секунду достает телефон и набирает номер.
– Айболит, с ребенком беда, температура и судороги. Да. Скину локацию. Выезжаем.
Умар разворачивается на каблуках и идет прочь из моей палаты, а я понимаю, что поможет, что подключит своего чудо-врача, и еще понимаю, что Баграт уходит.
Не берет меня с собой, поэтому совершаю неожиданный рывок, не знаю, откуда берутся силы, но я
