Люблю стебаться с ним, люблю дерзить и огрызаться, отвечать по максимуму провокационно. Люблю и то, что сейчас нет надобности, да и физической возможности сделать это — его член полностью занял мое горло, он наталкивает на него мою гортань, схватив одной рукой за волосы. Другую руку ввел в меня и... твою мать-т-ть... ласкает не-е-ежно... Да как же это... Да невозможно так ласкать... И все же он это делает, да так, что я, чувствую, кончу сейчас от тепло-жаркой, сладкой нежности у меня между половых губ и там, за ними. Но и от стервеца, что тыкается мне в горло...
— Вкусно? — хрипит он, потому что, блять, чувствует, что вкусно. Оттого и хрипит — мой язык, мое горло эмоций не скрывают, и член его от этих эмоций не в накладе. — Че не отвечаешь? — измывается дальше, чуток прихлопывая меня по затылку, норовя подтолкнуть, прижать, вызвать рвотный рефлекс. Но не-е-ет... Делай, что хочешь, а этого удовольствия я тебе не доставлю.
Собираю в кучу всю оставшуюся у меня координацию, все минетно-сосательные навыки, которых не выказывала доселе и освобождаю в горле минимум пространства, нужного, чтобы не допустить чокинг. В моих глазах, ошалелых от злого кайфа, поблескивает веселая решимость — по крайней мере, призываю ее туда.
Несмотря на то, что он на последней грани, огонек этот не ускользает от него, и он сечет мгновенно — че-то будет...
Задумавшись, что же там такое собирается, он на йоту ослабляет давление на мой затылок — и эт-то он зря. Я ж этим пользуюсь молниеносно. Слегка выпускаю изо рта его член, но не для того, чтоб выплюнуть совсем. Зачем? Ведь прав же он, стервец. Ведь мне же вкусно.
Нет, план мой прост, да и желания просты. А еще я охренительно быстро и хорошо учусь его же фокусам: экстрим и нежность в одном флаконе, только выпущенные наружу из разных горлышек — суть смесь гремучая... И сейчас я его в этом искупаю, прежде чем, чувствую, искупает меня в своем он.
Я сладенько прищуриваюсь и вместо наказания за жесткий, около-принудительный минет, одариваю его: лижу его язычком. Мой язычок гуляет по его коже и чувствует, что сквозь нее на его раздувшемся от похоти фаллосе выпирают наружу вены. Я увлекаюсь не на шутку, язык скользит по этим венам, лижет яички — да, вкусно, вку-усно. А он мычит, он давится и мучается, лишь бы только не кончить. Он из последних сил старается не кончить — я читаю это на исказившемся его лице, сделавшемся в миг таким беспомощным. Он задыхается и каким бы сильным ни был — надолго его не хватит. Да мне же и не надо. Я размыкаю губы, которые обволакивали, нежненько придавливали ласкаемый мной член, и улыбаюсь ласково и без подначки, пока мой язычок выплясывает, одаряет его кайфами нежнейших скользящих пируэтов.
— Хе... — усмехаюсь — стараюсь по-доброму. Наверно, это своего рода «один — один», только кому это, на хрен, нужно? Кто не понял: в сексе рулит обоюдный кайф — и больше ничего.
Вот я и подтверждаю с влажным похлюпыванием:
— М-да, м-м-вкусно...
Мой голос добр и ласков.
Эффект моей проделки неизмерим — Рик уделан. Уделан ведь, кажется? От вырывает у меня изо рта член и с властной нежностью тянет, наконец, меня к себе, чтобы поцеловать, всосаться ртом в мой рот, в котором, как мне кажется, язык его повторяет все, только что подсмотренное им в моих минетных художествах. Теперь я нисколечко больше не чувствую себя его добычей, против чего, впрочем, тоже не возражала.
Я наслаждаюсь его слабостью, которая не означает, что ослабело его желание — теперь он деловито ввел в меня член и толкается во мне. Мне сейчас так кайфово целоваться с ним, не закрывая глаз, глядеться в мутные от ближины его глаза, что я даже не считаю нужным отрывать взгляда, чтобы ловануть визуальный кайф от его нового вхождения.
Он надел меня на себя и стоит со мной посреди комнаты, движения его ритмичны — предоргазменная жара вновь воцаряется во мне, располагается равномерно и быстро. При этом мы не перестаем целоваться. Выражения на наших лицах поразительно схожи — страсть, наслаждение и — равноправие в эмоциях, что ли... Ведь значит, может быть такое...
Мы прерываем поцелуи только для того, чтобы кончить, но так, чтобы взгляды наши не теряли контакта друг с другом. Мы только что почти кричали, то он, то я. Теперь мы, как ни странно, успокоились еще перед пиком, но наши оргазмы от того не менее бурны. Кончая, я выпускаю контролированные звуки — не подавляю, а будто бы растягиваю удовольствие. Он приходит лишь секундой позже. Да, он ждал меня и когда стало можно, также выпускает в меня бурю — неистовую, но управляемую. Его самоконтроль ошеломляет.
Он будоражит тем, как преображается во время секса.
«Ты создан для любви».
Зачем я это только подумала?
Такое не «думают» мужчинам, тем более, таким, как Рик. Нет, это предназначение, которым награждают женщин, и те этому рады.
Я не имею ни малейшего понятия о том, что сейчас думает он, способен ли вообще на мысли, «подумает» ли теперь или когда-нибудь такое мне — и мне все равно, я ведь не претендую.
Но если говорить о нем...
«Ты создан для любви. Пусть, может, только физической, но такой, которую иначе не назовешь, только любовью. То, что ты делаешь, то, что ты только что со мною сделал — это любовь, физическая, там, или еще какая — неважно. Ты делаешь это так, что другого слова для этого нет».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Бонус
Превращаемся в «парочку карьеристов», как однажды замечаю ему с нервным смехом.
То есть, меня на работе давно за такую держат, потому что работать мне нравится и тяну я, как дурная. Никто не возражает до поры-до времени, покуда не начинаю требовать того же от других — вот тогда натыкаюсь, если не на откровенный хейтинг, то на раздосадованный раздрай.
Рик бодренько проходит-проскакивает испытательный срок у Франка. Вернее, если бы Рик по какой-либо причине вздумал спрыгнуть, тем самым подставив какую-нибудь очередную важную взрывную работу, плохо пришлось бы в первую очередь Франку. Так что это Франк его, этот срок, проходит. Как и предполагалось, на одних взрывах Рик не засиживается: обнаруживает опытность в работе в девелопменте — и вскоре работает уже попросту везде.
Помимо ЭфЭм Рик все также ездит-наезжает по «не своим» делам, каким-то образом ухитряется в один день поспевать в два, а то и — черт его знает — в три места.
Отмечаю в нем некоторую общую перемену.
У тебя что — новый? — интересуется Каро — однажды на выходных мы с ней созваниваемся по видео, а у меня на заднем плане околачивается Рик. Когда удивленно отвечаю, что — нет, все тот же, она поражается, мол, надо же — не узнала.
«Не узнает» его и Рози. Вернее, после встречи в обед — такие у нас с ним теперь случаются редко — глубокомысленно замечает: «Ну надо же, как изменился Рик».
Изменился. Мое наблюдение, что он может и, кажется, даже любит работать, оказалось «в точку» — я бы и тут сказала «зверь», если бы не побоялась повториться. А то я ведь такое четко распознаю.
Мне вспоминается, что по своем вселении ко мне Рик обещал «начать приводить в порядок дела», когда «разгребет», вернее, «поживет» у меня. Я тогда не придала значения тем его словам, но теперь соображаю, что именно это он, кажется, сейчас и делает. Будто сидит в нем внутреннее что-то, что гонит его вперед. Мне кажется, я скоро узнаю во все подробностях тот проект, который Рик силится завершить с таким рвением и упорством. Он и сейчас уже, нет-нет, вскользь упоминает отдельные детали. Отсюда у меня возникает предположение, что наиболее интересным вопросом относительно в этом проекте является не «что?», а «почему?»
И все-таки куда бы ни мотался Рик и сколько бы ни работал — измотанным его не назовешь. Наоборот: кажется, он в своем элементе. И теперь мне порой бывает трудно представить, что это с ним я повстречалась в метро чуть более полугода тому назад.
