— И что? — спрашивает Хендрикс. — Я уверен, ты слышала, как я всё время говорил о тебе. Я не понимаю этого.
— Я слышала, как ты сказал своим друзьям, что трахнул меня.
На его лице появляется выражение осознания, и он отпускает мои руки:
— Ох.
— Да. Ох, — я скрещиваю руки на груди и вытираю воду со лба, что приносит мне огромную пользу. Я вижу чёрные подтеки на своей руке и понимаю, что тушь, должно быть, растеклась по щекам. Наверное, я выгляжу как клоун.
— И ты злилась из-за этого пять лет? — теперь Хендрикс улыбается мне.
— Прекрати насмехаться над этим, придурок.
Волна раздражения проходит сквозь меня. Я могла бы дать ему пощёчину прямо сейчас за то, что он такой самодовольный и несносный, но вместо этого я делаю шаг вперёд и толкаю его так сильно, как только могу. Он хватает меня за запястья, и я сопротивляюсь.
— Отпусти меня, ты… придурок.
— Опять придурок, да? — спрашивает он. — Ты становишься такой непристойной, когда злишься.
— Я говорю тебе, что знаю, что ты был полным мудаком, а ты смеёшься надо мной, — сердито говорю я. — Ни черта в тебе не изменилось, Хендрикс.
— Нет, — произносит он, пристально глядя на меня. — Ни черта не изменилось.
— Отпусти меня.
— Нет.
— Пошёл ты.
— Я сказал, что трахнул тебя, Эдди.
— Я знаю, что ты это сделал, — говорю я. — Я только что сказал тебе, что слышала, как ты это сказал.
— Но ты же знала меня, — произносит Хендрикс. — Ты знала меня больше, чем кто-либо другой во всем чёртовом мире, но тебе не пришло в голову, может быть, спросить, зачем я рассказал это своим друзьям? Ты не думала, что у меня, возможно, была причина?
— То, что ты сказал, было грубо.
— Так и должно было быть, — говорит он. — Старшеклассники — придурки и один из них хотел трахнуть тебя.
— Значит, тебе пришлось сообщить им, что ты пометил меня как свою?
Хендрикс притягивает меня к себе, его рука скользит по моей пояснице, и его твёрдость вдавливается в меня, посылая волну жара по моему телу.
— Ты моя, Эдди. Это факт. Но когда я отмечу тебя как свою, ты, черт возьми, поймёшь это.
— Ты хочешь меня, чтобы иметь право хвастаться, — говорю я, но тоже не отодвигаюсь.
— У любого мужчины, который не хотел бы хвастаться тем, что он с тобой, не всё в порядке с головой, — произносит он. — Но я не собираюсь никому ничего говорить.
Хендрикс убирает влажную прядь волос с моего лба. Его рука следует за завитком, когда он заправляет его мне за ухо, а затем, словно не в силах контролировать себя, он хватает меня за волосы точно так же, как делал это в коридоре, и запрокидывает мою голову назад. Затем он прижимается своими губами к моим.
Моё сопротивление ослабевает, и я чувствую, как растворяюсь в нём, в поцелуе, когда его язык находит мой. И я больше не чувствую дождя. Я чувствую только Хендрикса. Его руки скользят по моим рукам, его губы прижимаются к моим, его язык находит мой язык, на секунду неуверенно, а затем жадно.
Его рука оказывается под тканью моей рубашки, а затем его ладонь оказывается на моей груди, и мой сосок твердеет под лифчиком. Я хочу почувствовать его руки на своей коже, и эта мысль заставляет меня застонать.
Кажется, прошла вечность, прежде чем я растворилась в поцелуе, пока не отстраняюсь, хватая ртом воздух. Моя нижняя губа кажется припухшей, в синяках от его поцелуя, и я провожу по ней языком, ощущая вкус крови.
Хендрикс протягивает руку и прижимает большой палец к моей губе.
— Прости, — говорит он.
— Всё в порядке. Это просто немного крови.
Он приподнимает мой подбородок и смотрит на меня.
— Не за это. За «до», — говорит он. — За выпускную вечеринку.
— Ты сказал, что у меня целлюлит на заднице.
Хендрикс ухмыляется и убирает руку с моего лица, проводя обеими ладонями вниз по моему телу и по заднице:
— Я говорил тебе, насколько, по-моему, привлекателен целлюлит?
— Забавно.
— Я был глупым ребёнком, Эдди, — произносит Хендрикс. — И я не хотел, чтобы мои друзья-придурки приближались к тебе.
— Потому что ты хотел меня.
— Потому что я хотел тебя больше, чем мог, чёрт возьми, дышать, Эдди.
— Я думала, ты ненавидишь меня.
— Я ненавидел то, что не мог обладать тобой.
— Почему ты никогда…?
— Потому что ты была моей сводной сестрой. И ты была на год моложе меня, — говорит он. — И я был…
— Придурок.
— Эта часть не изменилась, девочка Эдди.
— Мы должны… вернуться внутрь, Хендрикс.
Я стою здесь, прижатая к его твёрдости, пульсация между моих ног настойчива, но я говорю ему, что мы должны зайти внутрь.
— Ты права, — говорит он, проводя большим пальцем по моей губе. Мои губы приоткрываются, и я касаюсь языком его кожи, пробуя соль на вкус. — Мне определённо не следует делать то, что я хочу сделать с тобой прямо сейчас.
— Ч-что ты хочешь сделать?
Мой голос срывается, и я с трудом произношу вопрос. Я не должна была задавать этот вопрос. Я не должна была стоять здесь, прижимая палец Хендрикса к губам. Мне не следовало целовать этот большой палец так, как я делаю это сейчас. Я не должна смотреть, как выражение его лица меняется на выражение необузданной похоти, и слушать, как он стонет, медленный рокот желания у него под носом.
Я не должна делать ничего из этого. Прикасаться ко мне Хендриксу опасно. Это не игра, не тогда, когда на карту поставлена моя карьера. Не тогда, когда всё, ради чего я работала, поставлено под угрозу. Я знаю это, я говорю себе это, и всё же я не двигаюсь. Каждая клеточка моего тела напряжена в ожидании его.
— Я хочу попробовать тебя на вкус, — произносит он. — Я хочу стянуть с тебя эти штаны и хочу встать на колени прямо здесь, под дождём, и засунуть свой язык внутрь тебя. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь мне на лицо, Эдди. Я хочу погрузить свой член в тебя и почувствовать, как ты кончаешь вокруг меня, — рука Хендрикса лежит у меня на спине, притягивая меня к себе, и я чувствую, как его твёрдая эрекция прижимается к моей ноге. Если бы его слова не говорили мне, что он хочет меня, это сделало бы всё совершенно ясным.
— Я… — начинаю я, но его рука возится с пуговицей на моих джинсах. — Чёрт, Хендрикс.
Он скользит рукой вниз по передней части моих брюк, под трусики, и я сжимаю его бицепс, когда тепло пробегает по моему телу от его прикосновения.
— Ты такая чертовски мокрая, — говорит он.
Я не могу говорить, не могу издать ничего, кроме сдавленного крика, когда он прикасается ко мне, его мозолистые пальцы грубо касаются моего клитора. Желание проходит сквозь меня, как электричество, и каждая частичка меня словно в огне.
— Я хочу тебя, — говорю я. Я произношу эти слова. Вслух. Окончательно. — Я хочу тебя.
Хендрикс издаёт рычание себе под нос, первобытное по своей интенсивности, и я думаю, что он собирается сорвать с меня одежду прямо здесь, на улице, под проливным дождём, и мне всё равно. Я хочу его больше, чем когда-либо кого-либо хотела. За пять лет ничего в этом не изменилось. Это желание стало только сильнее.
Сверкает молния, на мгновение озаряя всё ярким белым светом.
— Мы должны вернуться, пока в нас не ударила молния, — говорю я, и когда Хендрикс скользит пальцами у меня между ног, я раздавлена разочарованием.
Затем Хендрикс прижимает меня к дереву, стаскивает с меня штаны и сдёргивает их с бёдер. Прежде чем я успеваю сказать что-нибудь ещё, он стягивает и мои трусики с бёдер.
— Я говорил тебе, как сильно мне нравится эта задница? — спрашивает он.
Я ухмыляюсь, как идиотка, и, должно быть, выгляжу как идиотка, здесь, в чёртову бурю, прислонившись спиной к дереву, со спущенными до колен штанами. Но у меня нет времени думать о том, как выгляжу или о том, что мы оба промокли до нитки, прежде чем Хендрикс опускается на колени между моих ног и накрывает мою киску своим ртом. Он исследует меня своим языком, облизывая и посасывая мой клитор, и я издаю громкий стон, который теряется в шуме бури.
