сердце случайно не потерялось в густой траве, выскочит и не заметишь.
Смутным понимаем, легким дуновением ветерка в запутанных мыслях в сознание упорно проникала одна настойчивая мысль. Даже не мысль, а осознание себя и своих эмоций. Их правильность ввергла меня в шок.
Я ревновала.
Ревновала дико. И оттого в глазах влажная пелена, а в горле точно песок.
— Тихо, — прозвучало над ухом. Я боялась смотреть. А еще боялась вдохнуть. — Я с тобой как обычно, — было невозмутимым тоном.
И это ничуть не помогло развязать узел. Да, как обычно, насмехаясь, издеваясь и выделяя в толпе особенным способом. Растрепанным венком вместо букета, рваными кусками нарисованного холста, разбитой подарочной вазой и диким одиночеством в углу, когда все подруги танцуют медленный танец. Не знаю к чему это вспомнилось. Ну не Максим же виноват в том, что меня считают не от мира сего и обходят стороной аж через другую улицу.
— Ты же моя бабочка, — усмехнулся моя беда.
И если до этого дыхание его было ровным, будто и не он таскал на руках пару лишних килограммов, а в еде я себе не отказывала, то сейчас оно сбилось. Под ладонями учащенно поднималась грудная клетка, обтянутая в абсолютно белую футболку. Она пахла Максимом. И впервые я дала волю непонятным для меня чувствам, прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Запах дождя, моря и ветра, смешанный с запахом разгоряченного тела проник в мои легкие. Это серьезно взбудоражило и испугало.
По коже пробежался морозец.
— Не называй меня так.
— Тебя назвал так не я и не мне его менять.
— Это было давно.
— А как будто недавно…
Не успела я вновь впасть в воспоминания, как показался мой дом. Нет, сперва я услышала звонкий до ужаса голос и только потом увидела, что мы дошли.
— Где вы были? Почему ты носишь ее на руках? Что ты натворил?
Мамины вопросы сыпались точно град в мерзлую погоду. А когда я оказалась на своих двоих, точнее всего на одной, маме точно разъяренный хищник задвинула меня к себе за спину и защищала от безучастного и невозмутимого врага. Он кажется еще и ухмылялся, скрестив руки на груди.
— Мама…
— Молчи, с тобой будет отдельный разговор. Сколько раз я тебе говорила, после школы сразу домой и чтобы не ходила одна в лесу. А то можно встретить…
И головой кивнула в сторону Максима, который не собирался испаряться как делал каждый раз.
— Мама, это я…
Голос никак не резался. И это бесило.
— А ты что стоишь ухмыляешься? Иди давай и чтобы я тебя больше не видела рядом с Анной. Слышишь?
— Да послушай же!
Но меня никто не слушал. Взгляд Максима источал холод, он прицепился за мамин и не отпускал, в то время когда в позе читалась абсолютное равнодушие. Будто не ему плюют сейчас в душу.
— Если не хочешь проблем, ты меня услышишь.
Мамин голос понизился резко. Теперь ее последняя фраза прозвучала как эхо в лесу глубокой ночью — устрашающе и до мурашек.
— Всего доброго вам, София Илларионовна.
Максим ушел прочь, а у меня сердце сжалось от несправедливости. Мой взгляд заметил гордую походку, напряженные плечи и сжатые кулаки.
— Почему ты так? — озвучила вопрос вслух.
Мама резко обернулась и теперь ее холод перекинулся весь на меня. Кожа тут же покрылась мурашками.
— Тамара Ивановна звонила.
И поняв, во что дальше выльется разговор я направилась в дом, старательно пропуская едкие слова мимо ушей. Скорее в дом, в свою комнату. Там я смогу перевести дух, посмотреть что с ногой и может быть успею на занятия.
— Мы так тебя воспитывали? Глупую? Безответственную? Как ты можешь не понимать к чему ты стремишься. Если завалишь экзамены…
Тут поток слов закончился только благодаря закрытой двери.
Перевести дух времени не было, потому как уже через минут десять я была готова к штурму выхода. Вот ирония, обычно штурмуют для того чтобы войти, а я наоборот.
На мое счастье в гостинной никого не было. Мама говорила с кем-то по телефону.
Я не замечала вокруг ничего. Я видела цель и я шла к нему.
Иногда что-то такое просыпалось во мне и оно помогало получать мне именно то, что хочу. Несмотря ни на что. Жаль его нельзя было включать по щелчку пальцев.
Тем временем в большом зале, как мы называли самую большую комнату в доме, выступали девочки. Уроки начались. Я немного опоздала, немного измотана и выжата и вообще без работ предыдущих дней (спасибо Максиму) и все равно я почувствовала прилив энергии. В этом доме даже воздух был заряжен чем-то иным, что вдохновляло и окрыляло.
Девочки выступали одни, то есть без Лены.
Тут я не дала себе думать об этом. Пусть я немного восстановлюсь живительной энергией и подумаю об этом потом.
Зато на месте был Саня. Он сидел в другом углу и ковырялся в большом чемодане. Искал что-то.
Даже если нет предыдущих рисунков, я начну заново. Это даже хорошо. Тренировка мне нужна. И Саня подходил лучше всех. Потому что он не был эмоциональным человеком и на протяжении долгого времени мог не менять эмоцию на лице. Как бездушный монумент. Что мне как раз таки и было необходимо, чтобы получить точный портрет.
На чисто белом полотне появились первые черные штрихи. Они еще были хаотичными и беспорядочными. Я не обращала на это внимания. Рука по мановению подсознания вела карандаш точно марионетку. И не было в этом логики, как не было и профессионального взгляда. Рука перемещалась с одного края на другой по зову сердца.
Ладонь висела в воздухе, чтобы ненароком не размазать одну полоску. Она была нужна. Обязательно. Эта полоска дополняла образ или выделяла линию лица я не знала. Как не знала и того, что мною движет все это время.
Я забывала смотреть за полотно. Я не кидала взгляд в противоположный угол и не искала продолжения моей черточки. Зато полотно заполнялось черными оттенками.
Краем сознания я уловила зов тела. Кажется по руке бегут мурашки. И вяло подумала, который раз по счету за сегодня? Подумала и больше не обратила на это внимание. Потому что на меня смотрела бездна. Она захватила меня в плен и больше не было меня в этой комнате. Не было звуков игры на гитаре, не было веселого щебета девочек.
Черные угольки будто живые сохранили в себе тлеющий огонек. И огонь этот переливался точно закат на воде. Прямой взгляд из-под густых бровей зацепился за мой и
