Анжела сидела оцепенев, почти не разбирая слов Володи и скорее чувствуя, чем осознавая, чего именно он требует от нее. С ужасом она ловила себя на том, что уже почти готова сказать «да», понимая, что если не сделает этого, то потом никогда не сможет простить себе, что отказала любимому в помощи. Она судорожно впилась пальцами в мягкие подлокотники кресла, зажмурила глаза и пыталась переубедить себя, доказать сначала себе, а потом и Володе, что то, чего он от нее хочет, невозможно и ненужно, что от этого они оба пострадают, что это наверняка можно чем-нибудь заменить.
Поглощенная этими мыслями, Анжела не сразу поняла, что происходит, и чуть не закричала, почувствовав на своей уже обнаженной груди горячие Володины губы и сильные руки, спускающиеся к низу живота и разводящие ее ноги.
«Господи, неужели он хочет вырвать у меня согласие, затуманив мне голову ласками и страстью?!» — с ужасом подумала Анжела и тут же поняла, что за его поцелуи, за его тонкие длинные пальцы, умело ласкающие каждый миллиметр ее тела, за то, чтобы сжимать в объятиях его сильные упругие плечи, она действительно готова на все.
Когда именно прозвучало роковое «да», Анжела не помнила, да это было и не важно. Весь день превратился для нее в смесь блаженства и кошмара. Володя почти не оставлял ей времени для слез и раздумий, снова и снова беря ее, уже почти не отвечавшую на его ласки. А когда она переставала чувствовать рядом его горячее тело, то почти мгновенно проваливалась в страшный полубред, все свои силы сосредоточивая только на том, чтобы не представлять Радзинховского, не вспоминать его взглядов и своих вчерашних ощущений. Она приказывала себе забыть об этом до завтра, а сегодня только как можно полнее наслаждаться Володиной близостью.
Остаток ночи Анжела спала без снов, словно провалившись в черную яму. Она даже не слышала, как встал и ушел Володя. О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Анжела с трудом заставила себя встать, когда за окном было уже непривычно светло. Стараясь не замечать царившего во всей квартире страшного беспорядка, она прошла в ванную и приняла контрастный душ, и только после этого решилась взглянуть в зеркало. Она ожидала увидеть что-то страшное, совсем не похожее на обычно румяное приветливое лицо молодой, красивой, довольной жизнью женщины, но отражение удивило ее своей обыкновенностью — не было ни страшной бледности, ни черных кругов под глазами, ни даже выражения ужаса и отчаяния. Только небольшая усталость да чуть-чуть припухшие от поцелуев и недосыпа веки и губы. Но все это легко исправить с помощью охлаждающей маски, стакана сока на завтрак и часа аэробики.
Только уж очень было обидно, что сегодня все делалось не для любимого, которому хочется нравиться от всего сердца, а для мерзкого старого развратника, от которого по какой-то глупой прихоти судьбы зависит Володино, — а значит, и ее, Анжелкино, — счастье. Впрочем, она уже совершенно взяла себя в руки и заставила не думать о предстоящем вечере, не позволять себе заниматься самокопанием и впадать в депрессию. Все это уже было вчера, и, разумеется, ее истерика более чем простительна, но во всем необходимо знать меру и уметь жестко себя контролировать. Такой подход к жизни Анжела выработала для себя еще лет в четырнадцать-пятнадцать, когда поняла, что склонна к полноте и твердо решила не допускать ни одного лишнего килограмма. Все жесткие правила относились исключительно к ней одной, другим же она готова была прощать абсолютно все и бежала на помощь по первому зову родственника, подруги или дрожащего котенка.
И сейчас, подавив все-таки подступавшие к горлу слезы и приведя себя в порядок, Анжела принялась внимательно и аккуратно убирать квартиру. Как часто спасала ее привычка к порядку в самых неприятных ситуациях! Сколько раз она благодарила маму за то, что та с самого раннего детства приучила ее к чистоте и дисциплине! А вечером вернется Володя, и у него, несмотря ни на что, должен быть вкусный ужин, прибранное рабочее место и необходимые мелочи под рукой. Анжела вспомнила, как месяца два назад она простудилась и лежала с высокой температурой, но все равно через силу вставала, чтобы навести порядок и приготовить еду, пока Володя был в институте. Ей было легче ходить несколько часов с головной болью, чем видеть, что беспорядок причиняет возлюбленному массу мелких, но раздражающих неудобств, и что ему приходится отрывать время от занятий, чтобы приготовить себе что-нибудь поесть. А уж если она справлялась с физической болью и слабостью, то свои эмоции она и подавно должна уметь заглушить, если они мешают чему-то важному.
Часов до пяти Анжела хлопотала по хозяйству и была даже почти весела. Когда с делами было покончено, она открыла шкаф, чтобы выбрать какое-нибудь платье: ведь с чем бы ни пришел гость, нельзя принимать его в домашнем спортивном костюме — приличия должны быть соблюдены всегда, при любых обстоятельствах. И Анжела, сдерживая на этот раз уже не беспомощные детские, но злые слезы, с каким-то мучительным удовольствием перебирала свои платья и костюмы. Она даже забыла за этим занятием о времени и только раздавшиеся из соседней квартиры громкие голоса вернувшихся с продленки детей напомнили ей, что надо поторопиться. К семи часам Анжела бросила последний взгляд в зеркало и осталась вполне довольна.
«Теперь главное — не выдать своих настоящих чувств, приветливо улыбаться и чтобы голос не дрожал. Господи, только бы не упасть в обморок!» — думала она, нервно барабаня пальцами по подоконнику и прижимаясь лбом и щеками к холодному стеклу — ей казалось, что она совершенно пунцовая от стыда и обиды.
Но вот на лестнице раздались шаги, и в квартире, как раскат грома, прозвучал казавшийся всегда таким мелодичным звонок. Первые несколько шагов по коридору Анжела сделала на совершенно ватных, подгибающихся ногах, но потом ей все-таки удалось взять себя в руки, и перед входной дверью ее шаг стал уже четким и легким.
Радзинховский учтиво поздоровался (что показалось Анжеле оскорбительным) и поцеловал руку, в то же время протягивая пышный букет роз.
«Ладно, — решила Анжела, которой все эти любезности казались издевательством, — все равно правила игры задает он и деваться мне некуда, так, может быть, соблюдение этикета поможет мне держаться — это ведь тоже своего рода дисциплина».
И она, пригласив профессора в комнату, ушла подрезать длинные темно-зеленые стебли и выбрать подходящую вазу. По звукам, доносившимся из комнаты, она поняла, что Радзинховский принес еще вина и какую-то закуску, поэтому, поставив вазу с цветами в изголовье кровати (уж играть в романтическое свидание, так до конца!), она принесла бокалы и тарелочки. Станислав Янович налил вина и, одной рукой протягивая бокал Анжеле, другой мягко, но уверенно посадил ее к себе на колени, и его рука одним движением погладила все ее высокое стройное тело и скользнула под кофточку. Анжела вздрогнула, но скорее от неожиданности — после такого сдержанного и отстраненного начала она ожидала более долгой прелюдии, — чем от отвращения, которого она так боялась. Анализировать ощущения сейчас было некогда, надо было отвечать на ласки профессора и поддерживать разговор, который ему совершенно не мешало вести ни то, что он целовал ее поднятую к самому его лицу ногу, ни то, что она касалась его шеи уже освобожденной от одежды грудью.
