Некоторые блюда и напитки я пробовала впервые в жизни. Мне горячо советовали загадывать желания, уверяя, что это «верное средство». Однако то ли от усталости, то ли от того, что напитки с непривычки ударили мне в голову, ни единого желания на ум мне так и не пришло. А может быть, я не могла сосредоточиться на себе, потому что боялась пропустить что-нибудь интересное.
Тосты провозглашались разнообразнейшие: от банальных «Ну, поехали!» и «Дай Бог, не последняя!» до высокопарных «Здравы будем, бояре!» и «За сбычу мечт!», а также экзотических – за процветание Диснейленда и вечную жизнь танца ламбада.
За процветание журнала «Литературный цех» трижды пили стоя.
И вдруг все как один принялись восхвалять меня!
По непостижимому умыслу судьбы именно в этот вечер, в ничем не примечательный будний день четверг, примерно между шестью и семью часами пополудни, мне суждено было услышать лучшие слова изо всех когда-либо достигавших моих ушей.
«Уже не говоря о том, какая я женщина» – да-да, именно так и выразился Жорж-со-Шнурками! который, как выяснилось, был редактором журнала! и при этих словах он величественно взмахнул рукой! – они восхваляли мое образцовое ведение хозяйства, домовитость, вкус и стиль интерьера и вообще «шарм и имидж» (как выразился уже Славик Чики-Пуки). Обнаружился у меня также «неслабый уровень ай-кью» – что редкость среди женщин, вставил Чизбургер и удостоился легкого подзатыльника от Томика, – а кроме того, «несомненная харизма!».
Возможно, все это был лишь какой-нибудь литературный конкурс или состязание, подумалось мне тогда же. И, однако, все это я твердо решила при первой возможности законспектировать, дабы впоследствии перечитывать в депрессивные минуты.
«Но главное, главное, – вскричали они в один голос, – это душа!»
В этот момент Славик, и Жорж-со-Шнурками, и Чизбургер с Компотом, и не-тот-Галушко, и даже Томик, не говоря уж о Метелкиной, – все они до одного смотрели на меня, как никто никогда не смотрел. Впрочем, временами у меня возникало отчетливое ощущение, что все мы давным-давно были близко знакомы, а потом вдруг почему-то расстались и вот только теперь, по счастью, встретились опять!
За содержательным ужином последовали песни и танцы. В родительской комнате оказалось довольно просторно, особенно когда сложили стол и слегка сдвинули мебель. Правда, музыка на первой кассете показалась мне немного странной: некоторые песни были вроде как на одной ноте, некоторые смахивали на частушки, а одна исполнялась совсем без сопровождения. Но мои гости, оказалось, знали все слова (на мой взгляд, напоминавшие бред сексуально озабоченного подростка) и подпевали чуть не хором. И только потом объяснили, что автор – их товарищ, поэт и бард, член цеха, безвременно погибший.
От печальной темы совершенно неожиданно перешли к буйному веселью и заставили Жоржа с Томиком исполнить танго. (Тут-то и выяснилось, что Томик никакой не прозаик и даже вообще не литератор, а художница и, кроме всего прочего, в прошлом призер по бальным танцам!) Танго было с полураздеванием: под аплодисменты восторженной публики Томик эротично сняла жакет и осталась в черной футболке. Далее они по горячей просьбе зрителей дважды исполнили ламбаду. Я мысленно похвалила себя за вовремя унесенную посуду: аплодируя, аудитория проявляла некоторые признаки нарушения координации движений. Но без потерь все же не обошлось: некий юный поэт опрокинул бутылку с «Шепотом монаха» на брюки некоей скромной Лизы, весь вечер сидевшей на диване без движения. Все тут же яростно накинулись на поэта, жалея, однако, не брюки и не Лизу, а драгоценное вино. Пристыженный поэт следом за пострадавшей ретировался в ванную.
Вдохновленные примером, прочие тоже пустились в пляс. Никакого следа стеснения не осталось между нами, так что, танцуя, можно было свободно спрашивать и переспрашивать имя каждого (некоторые имена никак не хотели запоминаться), а в перерывах просто слушать разговоры, один другого содержательнее. Нашим разговорам в тот вечер, пожалуй, позавидовала бы и сама Римка, чемпионка по классным вечеринкам!
Первым разговорился не-тот-Галушко. Красиво и вдохновенно он рассказал, как выращивает капустную рассаду в ячейках из-под яиц:
– Поливать каждый день по чуть-чуть, и главное – без насилия, чтоб не насквозь, а то может сгнить... И вынимать, когда уже во-о-от такие росточки!
Толстые его пальцы бережно держали что-то воображаемое, очень хрупкое, а глаза излучали нежность. Но эти сведения, подробные и полезные, почему-то вызвали у слушателей бурный хохот. Особенно надрывались прозаики – Чизбургер и Компот, чьи имена я все еще не запомнила. Они прямо-таки стонали от смеха, выкрикивая среди спазмов:
– Сюжет! Нет, я тащусь, какой сюжет!
Не-тот-Галушко наконец заметил это, насупился и стал похож на недоумевающего медведя, разбуженного внезапной оттепелью посреди зимней спячки. Он замолчал, ожидая конца веселья, но не дождался и в конце концов рявкнул, как настоящий лесной зверь:
– Заткнитесь, вы! Сами расскажите про свои сюжеты! Как к издателю ходили...
Прозаики тут же поскучнели и отвернулись. Зато другие живо заинтересовались, сбились в кучу и принялись возмущенно допытываться:
– Кто? Кто к издателю ходили?! Вы, что ли?! Во, и молчат!
Принудили разговориться и прозаиков. История их вышла тоже забавной.
– Да никто не ходил, Федор по телефону только дозвонился...
– Ну?! И что?!
– Что-что... Договор заключили! Десять тысяч в твердой обложке! – закричал Федор-Чизбургер и оглядел остальных почему-то злобно.
Все разом выдохнули с ошеломленным стоном. И замолчали.
– Шутка юмора! – пояснил Галушко в наступившей тишине и почему-то тоже недобро усмехнулся.
На него оглянулись с недоверием.
– Нет, но Федька ж говорит... Федор, не темни!
Однако Федор только фыркнул и еще раз злобно сверкнул глазами. За него ответил Компот:
– Все потому, что Федька козел... да я не к тому, Федь! я ситуацию проясняю... Издатель его спрашивает, деловой такой: «А что вы, мол, можете предложить?» А этот же у нас чайник в натуре... Ладно, Федька, я как было говорю! Этот, значит, мямлит на полном серьезе: ну-у, как бы вам сказать, у меня, говорит, в общем-то, типа не фантастика, не мистика, не эротика и не детектив... Тот, конечно, сразу логичный вопрос: «А чем же, мол, собираетесь читателя типа заинтересовать?» А этот – додумался тоже! – тайнами, говорит, человеческой души! Тот уточняет: психологический триллер или мелодрама? А этот: социально-бытовая повесть! Ну и все...
– Что – все?!
– Что-что! Трубку сразу повесил.
Все снова замолчали – теперь уже траурно. И, как будто разом протрезвев, смотрели на Федора с робкой скорбью, как на тяжелобольного. Тот уставился в окно отсутствующим взглядом.
