– Что – все?!
– Что-что! Трубку сразу повесил.
Все снова замолчали – теперь уже траурно. И, как будто разом протрезвев, смотрели на Федора с робкой скорбью, как на тяжелобольного. Тот уставился в окно отсутствующим взглядом.
– Тебе вот что надо, Феденька, – вдруг раздался среди скорбного безмолвия ясный Томин голос.
Он полуобернулся.
– Ввести две эротические сцены. А лучше три. И переменить название.
– Я у него в следующий раз заказ возьму, – процедил Федор. – Желаете клубнички – на здоровье! Секс однополый, групповой, с животными и покойниками – на любой вкус! Эротика, мистика и психологический триллер вместе! Думаете, не справлюсь?!
– Молоток, Федор! Народ, выпьем за прогрессивный подход! За крутой сюжет! – завопил Компот, и народ с облегчением потянулся к бокалам.
– Настоящий сюжет нужно заслужить. Выстрадать, как награду! – назидательно изрек Галушко.
– Сюжеты смотрят на нас из-за каждого угла. Но мы слишком высокомерны, чтобы замечать их! – величественно возразил ему Жорж.
Тут из моей комнаты раздался характерный грохот. Оказалось, юный поэт и застенчивая Лиза как-то умудрились вывалить на пол мой детективный ящик. Поэт извинялся. Лиза с замечательной сноровкой складывала мои детективные сокровища листок к листку. Явившийся на шум Жора прочел им нотацию о правилах поведения в гостях.
Меж тем занимательные рассказы в комнате продолжались.
– А Зеленый – знаете Зеленого? – возбужденно повествовал Славик Чики-Пуки. – В компании раз спонсора нашел. Клянусь!! Абсолютно незнакомого мужика! Аб-со-лют-но! Сидели, бухали у кого-то, Зеленый стихи читал, потом гитару взял, ну и поехало. Он же гитару как возьмет, так уже до упаду, или пока заснет, или до драки... А мужика разобрало, аж до слез! Плачет и говорит: что мне для тебя, Зеленый, сделать? Ну, Зеленый возьми и брякни для прикола: дай мне, говорит, сорок штук на книжку! А тот руку к сердцу прижимает, весь в соплях – обещаю, говорит, чтоб мне провалиться! И – пожалуйста – полторы тыщи тираж! Не верите? В «Мысль» на углу сходите!
– Здрасьте! А кому тогда Зеленый с братом дачу строил? – вмешался Жора.
– При чем дача? Это другому вообще, тот их кинул сто лет назад!
Опять воцарилось молчание. Глаза авторов прояснились и увлажнились. Застольный анекдот на глазах перерастал в романтическое предание.
– Это судьба. А ты хоть сто лет за столом с гитарой сиди. Без толку! – пресекла процесс романтизации жестокая Томик.
– Нет, а мне вот сказали в «Новостях»: один мужик принес двадцать пять квитанций, все по тыще. От двадцати пяти спонсоров! – поведала Метелкина.
– Пошутили они, Тонечка. Шутники. За двадцать пять штук – это на газетной бумаге без обложки... И ты еще хоть одного спонсора попробуй найди!
– А я так думаю, что вообще-то женщинам проще...
– Дурак!
– Не в том дело. Они за двадцать пять штук вообще издавать не возьмутся!
– Почему? Экземпляров так триста – вполне... Для близких друзей. Подарочное издание.
– А вот мне еще советовали по фирмам ходить...
О спонсорах они говорили, как подростки об инопланетянах – с придыханием, тараща глаза. Некоторые истории рассказывали, чувствовалось, не в первый раз, с вариациями, как волшебные сказки. Кто-то хотел покончить с собой, и тут приходило письмо от дальнего богатого родственника. Кому-то предложили беспроцентную ссуду. Кому-то через знакомых заказали либретто для мюзикла. Кто-то заболел раком, начал писать фантастический роман и полностью выздоровел.
– Приехали! А издаст он его на какие шиши? – захохотал вдруг Галушко. И все захохотали вместе с ним.
И тут я ни с того ни с сего брякнула:
– А я, представляете, думала, что «Премьера поле– та» – ваша книга! – И засмеялась над собой вместе с ним.
Но вдруг он перестал смеяться и сказал с недоумением:
– Ну да, моя. А что?
Тут я на некоторое время онемела. Похоже было, что в этом мире что-то незаметно перевернулось и полюса поменялись местами. Но эта информация не вмещалась в мой мозг, и так уже перенасыщенный впечатлениями. И я только невежливо вытаращила глаза. Выручил Жора, который вдруг хлопнул в ладоши, устанавливая тишину, и объявил:
– У меня предложение!
После чего неожиданно взял меня за руку и вывел на середину комнаты, хотя в такой тесноте это было скорее символическое понятие. Потом, силой усадив троих на диван и таким образом отвоевав еще немного пространства, церемонно опустился на одно колено и картинно приложился к моей руке (я с запоздалой тревогой вспомнила о своем маникюре).
– Думаю, что, как главный редактор журнала, я выражу общее мнение, – продолжил он после этой процедуры, вновь выпрямившись и оглядывая всех с высоты своего природного роста, – сегодня, прежде чем покинуть нашу очаровательную хозяйку, мы предлагаем ей вступить в ряды членов редколлегии нашего «Цеха»!
– Мне? Но как же... в качестве кого же... – забормотала я.
– Серьезный подход! – одобрительно заметил он. – Есть вакантные должности: замредакора, помкорректора и внештатной почетной читательницы! – С этими словами он извлек из кармана – о позор! – мои пожелтевшие странички из «Техники – молодежи», кое-как сшитые оранжевой ниткой! А из другого – кто бы ожидал?! – «Премьеру полета» без обложки!
И они, увидев все это, вдруг принялись бешено аплодировать! Как прима-балерине за сольную вариацию!
Галушко же протолкался ко мне и, схватив за плечи своими медвежьими лапами, – я и вздохнуть не успела, что называется, «прохожий охнуть не успел, как на него медведь насел», – впился губами мне прямо в губы.
То есть это мне сначала так от неожиданности показалось – «впился». А на самом деле его губы не пытались совершить никакого насилия над моими. Он просто прижался к ним так бережно, так осторожно, и замер, как будто боялся спугнуть что-то невидимое. И я тоже замерла, как будто переняв этот его испуг. И это нежное оцепенение все длилось, длилось...
Потом он осторожно отстранился, и я тоже отстранилась. Он, мне показалось, посмотрел на меня с каким-то ожиданием. Но я опять онемела в потрясении. Эти губы не могли произносить гадости! В мире опять что-то кардинально изменилось (такой уж, видно, выдался день), но я уже даже не пыталась понять, что именно.
– Дорогие гости. Не пора ли начинать заметать следы? Например, расставить мебель по местам? – раздался в тишине четкий и невозмутимый голос Томика.
Среди ночи я проснулась от непривычного ощущения.
Я не сразу догадалась, что это – счастье.
Но по-другому никак нельзя было определить состояние, когда ничего не хотелось. Это было совершенно другое ничего-не-хотение, чем совсем недавно! Тело не лежало, а сладко покоилось в кровати. (Так вот он, истинный смысл этого архаического глагола!) Оно, впрочем, способно было с легкостью вскочить и заняться чем-нибудь невероятным, вроде упражнений по системе «идеальная фигура за двенадцать минут в день» или даже воспроизведения движений танца ламбада, поскольку музыка ламбады пробудилась, казалось, одновременно со мной. Вскоре, впрочем, она стихла, оттесненная не менее чарующими звуками человеческих голосов: «Не говоря уже о том, какая это женщина!», «Ну да, моя книга... А что?» и «Главное – душа!»
