— мне этого хватало. Но я так загнался, что стал похож на дерьмо. А ты… ты молодая. Расцвела. Ходил с тобой по твоим тусовкам в последнее время, и видел, как на тебя мужики облизываются, и вспоминал: мне сорок лет. Сорок, мать твою! Загоняюсь на работе, воюю с сыном партнера, который того и гляди нас обанкротит, а ты становишься еще красивее. И мысли постоянно крутились упадочные: я разорюсь, не смогу дать Кате то будущее, которое обещал, а ты-то молодая. Зачем я тебе буду такой нужен — мужик на пятом десятке лет, да еще и просравший дело своей жизни?
Виктор выругался, и отвел от меня взгляд.
— А тут Наташа эта. В рот мне заглядывала, видно было что на всё готова.
— И ты повелся, — горько произнесла я.
— Она не в моем вкусе. Наташа эта вообще ни во чьем вкусе. Некрасивая, неуклюжая, стремная, — скривился муж. — Мне ее внимание вообще не льстило, Насть. Одно дело когда годная баба облизывается, а другое — когда вот эта страшила.
— Я помню. Ты над ней смеялся, — выдохнула я.
Муж и правда отпускал по поводу Наташи колкие замечания — и одевается она ужасно, и внешне некрасива и нехороша. Смеялся, что Наташа — идеальная некрасивая подруга на фоне которой любая обычная женщина будет как мисс Вселенная.
Просил не звать Наташу к нам. Мол, бесит она его — странная, шумная. А мне Наташа немного мою тетю напоминала — та тоже громкая. Да и Наташа только переехала в наш дом, со мной успела подружиться, и больше ни с кем. Жаль мне ее было.
— Я говорил тебе что твоя Наташа на меня запала. Ты не ревновала, — буркнул муж.
— Вить. Нехорошо так говорить, но у меня тоже есть глаза. Мне и в голову прийти не могло что ты… с ней… Боже, — всхлипнула я.
— Я и не собирался. Она мне не нравилась. Но повело, Насть. Тупо повело меня: бизнес, возраст, в голове бардак. Подумал что ты только расцветаешь, а на меня теперь только такие как Наташа эта и будут смотреть. Почувствовал я что годы уходят.
— И что только я и до конца жизни, да?
— Просто всё навалилось. Я сначала её посылал, а потом… хрен знает, я и сам не понял как с ней рядом оказался. Она на всё готова оказалась.
— Избавь меня от подробностей. Я помню, Вить. Видела ваши игрища. Тебе такое нравится? Унижать женщину, с которой спишь? — тошнота подступила к горлу, стоило вспомнить Витины окрики и эпитеты, которыми он Наташу награждал, когда я застала их: «шире раздвигай… насаживайся, убогая…»
Отвратительно и мерзко.
— Нет, мне такое не нравится, — Витя снова прижал пальцы к вискам. — Я прекратить это хотел. Повторюсь — меня насильно эта дура в постель не тащила. Я и сам не понимаю как вообще в это вляпался. Потому и злился на неё, и те три раза, которые мы… когда мы с ней были, я и выливал на неё всю злость. Наверное я просто устал. Я должен был с тобой поговорить, рассказать о своих проблемах. Мы бы поехали в отпуск, пусть и дней на пять. Только вдвоем. И всё бы наладилось. А я… я сломался. Бизнес, возраст, и вот.
— И вот, — закрыла я глаза.
— Я потому и говорил о семейной терапии, любимая. Знаю, что поступил мерзко, что предал. Знаю. Но я люблю тебя, люблю нашу дочь. И ты… ты же не разлюбила? Дай мне шанс! Развод — это крайность, развестись всегда можно успеть, если не получится наладить наши отношения. Но разве мы не стоим того, чтобы попытаться?
Виктор смотрит пронзительно. Ждет. Он так осунулся, так захирел. Он… такой родной!
— Настя, любимая, — его ладонь так привычно накрыла мою. — Милая моя, хорошая, давай постараемся! Прошу тебя! Если не сможешь переступить, если не простишь — тогда отпущу. Обещаю. Но давай постараемся. Ради Кати, ради нас… Настя, Настенька… любимая моя…
Мои губы кривятся, горло сковал спазм. Мне плохо! Невыносимо! Именно сейчас, не раньше, не когда увидела их с Наташей… Сейчас я умереть хочу. Дышу загнанно, а Виктор шепчет, просит, молит, и мой крепкий лёд трещит.
— Прости, — вскочила, оттолкнула стул с жутким грохотом. — Прости…
— Настя!
Побежала к выходу. Не помню, как забирала пальто. Не помню, как оторвалась от Виктора, и вообще бежал ли он за мной. Не помню.
Из-за слез ничего не видно, но хоть чувства возвращаются. Мне холодно, сижу на лавочке во дворе у какой-то пятиэтажки. Первомайская, двадцать восемь, как указано на сине-белой табличке. Пальто промокает от снега, которым покрыта лавка. Я мерзну, но продолжаю сидеть.
Как же горло болит! Как же глаза печёт! В них даже не песок — стекло.
Нужно Егору звонить. Пусть забирают меня. Да и как там Катя нужно поинтересоваться. Достала телефон из сумочки, которую не иначе как чудом не забыла захватить, и… разревелась.
Нет, не нужно сейчас Кате меня видеть.
«Тебе не сложно побыть с Катей еще пару часов? Прости за такую наглость»— написала Егору, сжала смартфон в ладони, и согнулась, пряча мокрое лицо от ветра.
Звонок.
— Алло, — прохрипела жутким голосом.
— С Катей могу побыть, — впервые Егор разговаривает со мной… так. Не зло, не мягко. Холодно и настороженно, скорее. — Ты с ним?
— Я… нет. Одна. Мне нужно, — ответила отрывисто, и это максимум, на что я сейчас способна.
— Как ты? Могу оставить Катю с братом. Он нормальный, адекватный. Оставлю её, и за тобой заеду. Хочешь?
— Егор, я… мне нужно подумать, одной побыть, ладно?
— Понял. Я на связи. Насть, — он шумно выдохнул, — глупости только не делай.
Я кивнула, будто Егор видит меня, и сбросила звонок. Невежливо, хамски. Я вообще им пользуюсь сейчас. Я даже о Кате, о самом своем дорогом и любимом человеке, думать не в состоянии. Только о себе. О Викторе. О нас.
Села в такси, и за двадцать минут добралась до дома тети. Переоценила я себя — не могу я одна быть. Но и Егора заставлять себя утешать я не стала бы — это уже высшая степень неуважения.
Тетя открыла быстро, будто стояла за дверью, и
