Озадаченная Джоконда решила не давать волю сильным чувствам и придерживаться законов своей профессии: спрятав лицо под любезной маской, улыбнулась Виржилио, а Полидоро вежливо посторонился, чтобы пропустить ее. Он первым признал капризы дружбы, подобные приливам и отливам, возмущающим сердце под воздействием луны. Стало быть, нужно всем вместе посодействовать учителю, трудами которого их тайны будут в свое время поведаны миру в прозе или в стихах.
– Беда, коли не найдется соседа, который сделал бы нас героями своей повести! Виржилио прав. Кто подумал бы, что в Триндаде есть такие люди, как мы, влюбленные вроде Ромео и Джульетты?
Когда страсти поутихли, Нарсисо присел на скамью. Этой ночью спать ему не пришлось: вымел вокзал так, что нигде не осталось ни соринки. Пусть эта работа немного принижает его достоинство, но за нее он будет вознагражден. Уже давно он домогался перевода в полицейский участок одного из пригородов Рио-де-Жанейро, ведь, пребывая в Триндаде, он был обречен на безвестность, почти не упоминался в списках, публикуемых в столице.
Озабоченный такими мыслями, Нарсисо посмотрел на Джоконду. Она пряталась от солнца, проникавшего сквозь слуховое окно. Своим подопечным она указала на деревянные стулья, стоявшие у стены рядом с окошком кассы, где когда-то продавали билеты.
– Отдыхайте, девочки, у нас еще девять минут. Будем молить Бога, чтобы торт не развалился. И зачем было строить его в три этажа? Верхний вроде получился кривой.
У Пальмиры, державшей торт, слабели руки. Она тоже побаивалась, как бы бисквит от жары и тряски не рассыпался. Уж лучше бы такая беда случилась, когда торт был у Себастьяны, та любит проливать слезы при посторонних, одновременно подкручивая завитки волос пальцами, увешанными кольцами.
Пальмира поставила поднос с тортом на скамью. Дабы убедиться в целости драгоценного изделия, приподняла бумагу, которой оно было прикрыто: пять сахарных голубков, украшавших верхний этаж, как будто спали, клювики у трех из них торчали вызывающе, у самого маленького обломилось крыло.
Диана пришла на помощь подруге. Когда она обходила скамью, в разрезе юбки выглядывали могучие ляжки, но глаза мужчин были устремлены на висевшие на стене часы, и никто не обратил на нее внимания.
Диана втайне завидовала женщинам, подслащавшим жизнь на кухне изделиями из сахара и во имя кулинарного искусства согласным на то, чтобы торчать в плохо проветриваемом помещении, причем они еще радостно вздыхали. У них вызывала восторг раскаленная плита, на которой жарились умопомрачительные кушанья, им не надо было, как ей, заниматься ремеслом проститутки.
– Не горюй, Диана, скоро мы обнимем нашу подругу, – сказала Пальмира, освободившись от торта.
Она аккуратно открыла сумочку. Пальмира все боялась, что однажды утром окажется без гроша и не сможет заплатить даже за миску похлебки. Поэтому остерегалась делать подарки кому бы то ни было, ее жадность была всем известна. Но для Каэтаны Пальмира сделала исключение: сахарные голубки были куплены за ее счет.
Она вытащила из сумочки горсть юбилейных свечек, все разного цвета. Полидоро молча смотрел, как Пальмира втыкала свечки в белоснежную поверхность торта.
– А не красивее было бы, если бы все они были одинакового цвета? – спросил он, позабыв, что несколько минут назад публично оскорбил этих женщин.
Такой интерес тронул Пальмиру. Правда, не хватало Каэтаны, уж та сумела бы подобрать цвета.
– Во всяком случае, красиво и так, получается что-то вроде радуги, – просто ответила она.
Полидоро обратил внимание на слишком тонкий фитиль одной из свечек и позабыл о поезде, а думал о том, как трудно будет зажечь все свечи разом. Малейшая неосторожность – и ветер или дождь помешают сохранить их горящими, пока Каэтана сама их не задует.
– А не дурной ли это знак, если свеча погаснет, прежде чем ее задуют?
Тюрбан Джоконды грозил свалиться. Ей было очень трудно удерживать его на голове.
– Не думайте о плохом, Полидоро, – сказала она, заботливо поправляя тюрбан. – Вы вроде Вениериса, который так не доверяет жизни, что по любому пустяку взывает к богам. Но ему простительно, потому что он грек.
Полидоро посмотрел на часы. Ужаснулся, увидев, как мало осталось времени. Повернулся, чтобы направиться на платформу.
– Осталось семь минут, – сказал он, не трогаясь с места, – а Эрнесто еще не пришел.
Как будто услышав это, появился запыхавшийся Эрнесто, по лицу его струился пот.
– Еще немного – и я бы опоздал: Вивина задержалась с обедом. Я не посмел торопить ее, чтобы она чего-нибудь не заподозрила. Еще за утренним кофе она сказала, что у меня лицо как у конокрада. Я спросил, а какое у конокрада лицо, она ответила, что как у человека, совершившего преступление. Мы посмеялись. Потом она состроила лицо как у ясновидицы, которая никогда не ошибается.
Увидев, что Полидоро бледен, Эрнесто тотчас забыл о своих затруднениях.
– Почему у тебя такое лицо?
Джоконда обеспокоилась, заметив, что цветы без воды вянут.
– Даже магнолии боятся, когда минуты тянутся так долго.
Она захлопала в ладоши, чтобы построить свое воинство соответственно театральным вкусам Каэтаны. Выйдя из вагона, та должна увидеть ровную шеренгу. Для такой актрисы, как она, важна каждая сцена. Кто однажды ступил на подмостки, тот уже начинает смотреть на мир совсем не так, как прежде. В самой спокойной обстановке сердце будет охвачено лихорадкой.
– Куда ты, Джоконда? – с беспокойством спросил Полидоро.
Джоконда пожала плечами, бремя как будто спало с ее души.
– Хочу послушать издалека, как запыхтит паровоз. Точно щенок с высунутым языком или старик в постели.
Слова эти задели Полидоро: Джоконда мстила, рисуя его портрет. Он хотел было ответить, но сдержал злость, глянув на стрелки часов, которые продвинулись еще на пять минут.
– Эта проститутка оперилась за мой счет, а теперь посмеивается надо мной, – сказал он, обращаясь к Эрнесто.
Аптекарь не увидел особой беды в этой перебранке: вроде петушиного боя, когда по двору только перья летят. Ему-то хотелось, чтоб в лицо ему впились крашеные ногти.
– А ты представляешь себе, каково наяривать неукротимую шлюху, когда она царапает тебе лицо ногтями, накрашенными кроваво-красным лаком?
Об этом Эрнесто мечтал постоянно. И старался разжечь похоть у других; на какое-то мгновение все лицо его источало сладострастие.
Виржилио вернулся в здание вокзала.
– Не хотите ли взглянуть на рельсы, до того как поезд прибудет?
Ему стало как-то неловко от собственной настойчивости, к тому же он чувствовал на себе взгляд Нарсисо.
