вызвали. Прелесть. Ночка.
Убираю пистолет, валяющийся в бардачке, за пояс джинсов со спины. Нарики — народ гнусный, а стрелять из ПМ — бумажки стряпать задолбаешься. Поэтому левый ствол мне будет сегодня полезнее.
Мы эту точку месяц ведем, давно бы уже все вытряхнуть могли, но сейчас слишком рано. Но московская проверка, чтоб ее. И соседи эти. Не с*ки ли?!
Поднимаюсь на второй этаж, уже после маски-шоу. В этой квартире семь комнат, коммуналка была. Положена больше половины народу. Воняет — аж мерзко становится. Все уже давно пропиталось этим запахом. Сиги, трава. Под ногами похрустывают шприцы. Весь пол, как цветами, усыпан.
Дергаю дверь в самом дальнем углу, впуская луч света в темноту.
— Здесь…
Закрываю рот. Потому что прошибает. Потому что ни черта не понимаю. А еще потому что она клялась, что больше никогда в жизни. Но ходить к гадалке не надо. По одному только задымленному пеленой взгляду ясно, что она обдолбанная в хламину. Сжимаю руки в кулаки, а где-то на задворках сознания я уже достал ствол и пристрелил их обоих. Но это только в голове.
Лунга сидит на этом нарике в юбке и лифчике. Меня либо не видит, либо тупо не узнает. Молниеносным порывом хочется схватить ее за волосы и вытащить из этой убогой блат-хаты. Но я, словно мазохист, смотрю на то, как она целует этого урода. Смотрю, и с каждой секундой во мне что-то меняется… умирает…
За спиной отчетливо слышатся шаги. Вздыхаю, оборачиваясь к Сане.
— Что тут у тебя?
— Нарики. С этой поосторожнее, судейская дочь.
— Серьезно?
— Более чем…
— Откуда такие познания?
— А тебе не пох*й? От проблем себя обезопась. Я поехал.
— Мурас, ты охренел?
— У меня дела.
— Я твои дела, одно мое слово — и ты…
— Вылечу? Не велика потеря.
Отворачиваюсь и иду к двери. Позади слыша чей-то шепот: «Это его девчонка».
Была. Главное слово тут «была». Сажусь в тачку и набираю номер районного суда. Прошу ее отца, если он еще на месте. И мне везет или ему. Неважно…
— Вашу дочь задержали под наркотой. Имеет смысл приехать в отдел на районе.
— Это кто?
— А есть разница?!
Скидываю вызов, выезжая со двора. В зеркалах заднего вида мелькают люди. Я отчетливо вижу, как ее заталкивают в пазик, но на лице не дрогнул даже мускул. Я ей помог. Это максимум, что я могу для нее теперь сделать. Не после всего, что увидел.
Мне хреново. Да, вероятно, это самое подходящее слово. Я не урод, поэтому мне плохо. Если бы я на самом деле был такой мразью, как многие думают, я бы переступил через это с едкой улыбкой, даже глазом не моргнул. Но меня крутит. Тошнит от увиденного. Рвет на части.
Внутренности скручивает, а в голове лишь туман. Нет, сигаретный дым. Он густой и не дающий думать. Это мерзко. Все это вынуждает выплевывать загробленные внутренности.
Меня выворачивает наизнанку, а ей пох*й. Она под кайфом. Ей плевать на все, а я до бешенства хочу оказаться на ее месте. Ширнуться какой-то дрянью, что отшибает память.
Но на деле я полностью окунаюсь в мазохизм и еду в отдел. Не дебил, понимаю, что переходить дорогу начу нет смысла. Хуже от этого будет только мне.
У дежурки шумиха. Лунгу приехал сам. Никого не подсылал даже. Смотрю на то, как он улыбается нашему полкану, когда на плечо падает чья-то лапа. Саня.
— Бухнем?
Киваю, нехотя отрывая взгляд от ее полубессознательного тела. Женьку выводят к отцу. Полковник что-то говорит, жмет судье руку и удаляется.
Я вижу ее в последний раз. Девочку, которая перевернула мой мир. Перевернула, переварила и выплюнула. Вновь с головой погрязла в том, от чего отреклась. Она же клялась и обещала, а на деле только предала.
Ухожу в кабинет и еще минут двадцать перебалтываю в себе осадок от ситуации.
Нажираюсь в хлам, а когда утром просыпаюсь не в своей квартире, не могу вспомнить, как здесь оказался.
— Доброе утро, — Алкин голос вызывает рвотный рефлекс, но это внутри. Внешне я безразличен. Мне плевать на все, что она говорит. А говорит она много.
Встаю под холодный душ, закрываю глаза, но в мозгах, восприятии лишь эта мерзкая картинка. Ее красная помада на губах. Кислотная и отвратительная.
* * *
Вырываюсь из потока воспоминаний, заезжая на парковку у дома. Отголоски прошлого до сих пор лежат в моей душе тяжким, разъедающим мозг грузом.
А ведь когда-то я хотел одного — быть рядом с ней. Потом — никогда не видеть. А теперь, спустя столько лет, я узнаю о том, что у меня есть дочь. Дочь от любимой женщины. От женщины, которая предала.
Поднимаюсь в квартиру, а вокруг темнота. Ночь ужасна по-своему. Она гложет своей тишиной и бездействием. Она ужасна, когда ты один, когда нет выхода, когда жизнь перевернулась.
На автомате душ, кофе, сигарета. Три. Закрываю балконную дверь и, приподняв ворот свитера, ложусь на диван в гостиной. Я приехал на свою старую квартиру. Ту, где когда-то жил. Ту, где она сказала, что любит. Ту, которую я разнес несколькими днями позже того вечера.
Солнце встает лениво. Но пробуждает похлеще утреннего бега.
Мою голову, наспех вытирая полотенцем. На улице мороз. Накидываю капюшон и сажусь в машину. Дел по горло. Изо дня в день. Постоянно переизбыток этих ср*ных дел.
На работе завал, куча левых поручений, проверка, маньячина. Жизнь бьет ключом, только я в ней — очередной винтик механизма. Системы. Она не меняется годами. К ней либо привыкаешь и становишься ее частью, либо уходишь в небытие. Третий вариант, нацеленный на ее изменения, точно не про меня. Я люблю свою шкуру и бабло, чего никогда не скрывал. Я могу закрыть глаза на многое, взять деньги, потерять дело, свидетеля или просто пришить обвинения невиновному. Это жизнь. И никто от подобного не застрахован. Но даже в моей прогнившей душе есть
