машет другой рукой кому-то в глубине зала. Вскоре за нашим столом рассаживаются её шумные знакомые, которых девчонка и планировала сегодня угощать за мой счёт.
У меня нет желания здесь оставаться, но я физически не могу заставить себя уйти раньше, чем Сабрина и её мать. Потому и наблюдаю, как Лец и её компания планомерно напиваются, как громко жрут, развлекаются и попеременно танцуют. Встреча с этими любителями халявы не первая, они уже научены горьким опытом, что меня лучше не трогать, потому ко мне никто не лезет.
И, разумеется, я наблюдаю за Сабриной.
Со своего места мне видно лишь её макушку, но достаточно и этого.
Я непроизвольно дергаюсь, когда к их столу подходит какой-то парень, но мгновенно расслабляюсь, когда Виола уходит с ним на танцпол. Зачем-то представляю, как Сабрина закатывает глаза и тяжело вздыхает. А может, даже злится. Её мать личность неординарная, и в какой-то степени похожа на мою, поэтому я вполне могу понять чувства ведьмы. Даже разделить их.
Интересно, какого это — разделять с кем-то свои чувства? Вслух? Видеть реакцию, которая может тебе не понравится? Или наоборот — получить поддержку?
Я горько усмехаюсь — то, что я натворил, вряд ли вызовет у кого-либо что-то, кроме осуждения.
Но проверить можно. Её осуждение вполне вероятно остудит мой пыл, и я смогу дышать чуточку свободнее.
Резко поднимаюсь с места и, не церемонясь, расталкиваю народ за столом. Иду к столу Сабрины. Она давится коктейлем, который пьёт, когда видит меня, и начинает кашлять. Я милостиво хлопаю её по спине, довольный произведённым эффектом, а она пытается отбыть от себя мою руку своими.
— Да что тебе от меня нужно, Гилл? — возмущается она сдавленным голосом.
— Всё ещё хочу увести тебя отсюда, — криво улыбаюсь я. — Не надумала уйти, ведьма?
— Нет.
— Значит, удовлетворимся танцем. По крайней мере, попробуем.
— Я не буду с тобо…
Я хватаю её за руку, дергаю на себя и крепко прижимаю к своему телу. Голубые глаза широко распахнуты от возмущения, пухлые губки маняще приоткрыты. Проклятье, где взять выдержки? Даже в темноте заметно, как румянятся от смущения её щёчки!
Совсем не искушённая…
Был ли вообще у неё кто-то, кроме той мрази?
Мысль об этом возвращает мозги на место, я сжимаю зубы, вынуждаю её обнять меня за шею и выдыхаю у уха:
— Расслабься, Сабрина. Это просто танец.
Но она, наоборот, начинает дрожать.
Чёрт, тут и вагона выдержки не хватит.
Я подстраиваюсь под тягучую музыку и начинаю вести Сабрину в танце прямо здесь, у столика. Спустя минуту её любопытство перевешивает волнение. Я именно этого и ждал, покорно сдерживая голод, что кромсает на лоскутки нутро.
— Кто эта девушка, Гилл? То, что она рассказала…
— Правда, — выдыхаю я. — Но не всё. Про любовь — полная чушь.
Сабрина вздрагивает и отклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза:
— Ты… ты сбил человека?
Вот он момент истины. Поделюсь ли я наболевшим или как обычно закроюсь в себе? Буду снова и снова грызть себя за промах, отрываться на мячах из пушки или на всей скорости гонять на машине по холмам глубокой ночью, в проверенных местах, там, где точно нет людей?
В конце концов, я решаю, что должен этой девчонке. Откровенность за откровенность.
— Последний год в школе. Что не день, то отрыв. Я был пьян, азартен и… самонадеян. Сильнее, чем сейчас, представь себе. Я не успел заметить его вовремя.
— Он…
— Жив, — киваю я. — Но стал инвалидом.
Это самое отвратительное. Я спешил в больницу, как мог, но всё равно не смог бы успеть.
Сабрина поражённо молчит, я ей не мешаю, а через пару секунд она утыкается лбом в мою грудь и с болью в голосе отчитывает меня:
— Какой же ты кретин! Все вы — кретины! Самоуверенные и безответственные придурки, из-за которых страдают другие люди…
Я сжимаю зубы и цежу:
— Я не в силах вернуть прошлого.
— Понимаю, — часто кивает она, удивляя. — Это правильно. Правильно, что ты раскаиваешься в содеянном. Ты же раскаиваешься? — заглядывает она мне в глаза.
— Да, — отвечаю я просто и, не выдержав, усаживаю её на стол, чтобы уткнуться в тонкую шею носом. Говорю глухо, потому что голос подводит: — Мне никогда в жизни не было так страшно, как в тот день. Я по-настоящему ненавидел себя долгое время. Ненавидел отца за то, что он снял с меня ответственность. И снова себя за то, что не стал ему перечить, когда узнал, что вышел сухим из воды.
Сабрина сглатывает, её пальцы на моих плечах вздрагивают, но остаются на месте, я поднимаю лицо и нахожу её глаза. Усмехаюсь:
— Да, я настолько жалок, что незаслуженно издевался над тобой, чтобы не признавать собственных грешков. Счастлива?
Сабрина сужает глаза, порывается что-то сказать, но, видимо, не находит слов и по привычке просто посылает меня куда подальше. Толкает в плечи и спрыгивает со стола. Повторяет, если я вдруг не расслышал с первого раза:
— Пошёл ты, Гилл! Ты жалок не потому, что ошибался на мой счёт, а потому что считаешь, что кто-то может быть счастлив, когда другому больно, ясно?
— Ты видишь, чтобы я страдал, ведьма? — усмехнувшись, не отступаю я.
Сабрина поджимает губы, глаза гневно блестят, грудь часто вздымается.
Зрелища сексуальнее я просто не видел.
— Убирайся, Гилл, — цедит она в итоге.
Быть может, я намеренно каждый раз вывожу её из себя, чтобы, как сейчас, сходить с ума от желания. От фантазии, как я жадно набрасываюсь на её губы, и шлю весь мир в одно место.
В таком случае, я — мазохист.
Потому что плюнуть на то, что с ней случилось, у меня ни за что не выйдет. Каким бы конченным ублюдком я себя не считал.
В сухом остатке лишь одно: убраться, как она того хочет.
Потому я разворачиваюсь и ухожу.
Я раскусила Тайлера Гилла.
Он до сих пор не простил себя за свой проступок и за последствия от него, потому так не терпим к промахам других людей.
Всё просто.
На телефон приходит сообщение: «Я уже у Башни, Сабрина», и я непроизвольно содрогаюсь. Тут же осекаю себя и прибавляю шаг.
Пусть я и отвергла помощь кретино-Гилла, который, чёрт бы его побрал, занимает все мои мысли, но сама я не отказалась от намерения узнать правду о той вечеринке.
В студгородке почти безлюдно, многие после занятий оправляются в город, другие в общежитие или в дома своих
