была именно такой…
— Мам, — неожиданно произношу я и тут же морщусь, пока Виола замирает, словно боится меня спугнуть неверным движением. Я вздыхаю и всё же спрашиваю: — Что может означать то, что тебя против воли тянет к человеку, которого ты не терпишь?
Ну а что? Не с отцом же это обсуждать.
Виола склоняет голову вбок, сужает глаза на секунду, а затем кивает. Отвечает она голосом того, кто в этом точно разбирается. Неспроста ведь пишет эротику.
— Дело в нашем подсознании, детка. Разум сколько угодно может отрицать его желания, но то, что оно подмечает и откладывает в себе, сильнее доводов рассудка. — Виола чуть склоняется ко мне и мгновенно становится самой собой: — Кто этот мальчик, Сабрина?
— Никто, — бросаю я и встаю из-за стола. — Пойду схожу в туалет.
В небольшом коридорчике с дверьми в мужской и женский туалеты я опираюсь спиной на гладкую стену и закрываю глаза. Тайлер Гилл не выходит у меня из головы, и даже по ночам снится. И несмотря на то, что в последнюю нашу встречу несколько дней назад я сказала ему, чтобы он оставил меня в покое, каждый чётов день жду, что он всё же объявится. Похоже, дурацкое подсознание не хочет принимать во внимание тот факт, что я пообещала себе ни за что и никогда не связываться с бейсболистами.
Потому что это всегда будет напоминать о том, что произошло.
— Ведьма?
Сердце запинается и несется вскачь, а я испуганно распахиваю глаза.
Тайлер Гилл выглядит весьма озадаченным и, как всегда, чертовски красивым. На нём белая футболка без рукавов, и мой взгляд жадно проглатывает каждый изгиб его накаченных рук. Кожа золотистого цвета, гладкая даже на взгляд. Мне нестерпимо хочется убедиться в этом на ощупь. Но я сглатываю сухость в горле и заставляю себя поднять взгляд на его лицо.
Гилл перестаёт хмуриться и подходит ближе.
Звон в ушах увеличивает громкость.
— Ты что тут делаешь, ведьма? — раздражённо интересует он.
Какого…
— Не твоего ума дело, — огрызаюсь я и отталкиваюсь от стены, чтобы пройти мимо него.
Но кретино-Гилл ловит мою кисть и вынуждает остановиться. Пальцы сухие и горячие, как ад. Жгут кожу. Он вглядывается в моё лицо и через секунду спрашивает:
— С кем ты здесь? С парнем? Пила?
Мне вдруг становится смешно. Он серьёзно теперь считает, что любой встречный мною парень обязательно намеривается опоить меня и воспользоваться? Что за бред? Да и какая ему разница?
— Что будешь делать, если так? — с вызовом спрашиваю я.
Гилл поджимает губы, ищет в моих глазах правду, а затем вдруг возвращает меня к стене и горячо выдыхает на ухо:
— Уведу тебя отсюда.
Он медленно отстраняется и криво улыбается. Но в глазах… В них нет смеха — в них мелькают отголоски той войны, которая проходит в его сознании. Словно он тоже не понимает откуда взялось это притяжение между нами и что с ним делать.
Меня с ног до головы окутывает жар его тела. Его запах и близость сводят с ума. Красивые губы, которые находятся от моих преступно близко, нестерпимо манят. Пространство вокруг перестаёт существовать. Гилл заполняет его собой полностью.
Я облизываю пересохшие губы, и Гилл на это глухо выдыхает, словно я нанесла ему удар под дых.
— Прекрати, — хрипит он и обхватывает ладонью мою щёку. Касается большим пальцем нижней губы и ведёт им с нажимом по ней. У меня дрожат ноги. — Прекрати, Сабрина.
— Что? — выдыхаю я.
— Делать со мной то, что ты делаешь, — пожирает его взгляд мои губы.
Кто бы говорил…
— Просто сделай шаг назад, Гилл, — прошу я. — И наваждение отступит.
Он отрывает свой тёмный, как ночь, взгляд от моих губ и смотрит мне в глаза:
— Я не могу.
По телу прокатывается волна жара от той безысходности в его голосе, которую я слышу. Руки сами оплетают его шею, а губы впиваются в его.
Это, как если бы тебя томила тупая боль, грызла изнутри, напоминая о себе снова и снова, и вдруг исчезла. И не просто исчезла, а своим исчезновением принесла опьяняющее наслаждение.
Гилл мгновенно обхватывает мою спину руками, притягивает ближе к себе и углубляет поцелуй. Безумие обретает физическую форму: жадные губы, горячий язык, тяжёлое дыхание. Кружится голова. Сердце отчаянно долбит в грудь. Его сердце тоже.
Это сильно смахивает на эйфорию, которой с каждым новым глотком чужого дыхания, становится мало.
Не успеваю я опомниться, а Гилл уже разорвал наш сумасшедший поцелуй и пригвоздил меня за талию к стене. Его глаза закрыты, грудь под футболкой часто вздымается, а на скулах выделяются желваки.
Я начинаю паниковать из-за того, что натворила. Не верится до конца, что я сама его поцеловала…
— Так вот, где ты пропадаешь, мой сладкий.
Я вздрагиваю от женского голоса, и чувствую, как плечи Гилла под моими пальцами напрягаются. Одёргиваю руки, смотрю в сторону брюнетки с алой помадой на губах, которая стоит в проходе и ядовито улыбается, и перевожу вопросительный взгляд на Гилла.
Мой сладкий?
Гилл досадливо морщится, отпускает меня и вынимает из кармана бумажник. Цепляет пальцами одну из кредиток и с отвращением на лице бросает её в сторону брюнетки. Та лишь сужает глаза и не шевелится.
Я нахожусь в полнейшем недоумении.
— Не обращай внимания, Сабрина, — отмахивается Гилл, а следом вновь нависает надо мной. В его глазах вспыхивают огоньки безумства, что владело нами минуту назад. Он заправляет мне за ухо прядь волос и тихо спрашивает: — Так что? Мне увести тебя отсюда?
— Тай, это даже для тебя слишком. Ты пришёл сюда со мной.
Ведьма снова вздрагивает от голоса стервы, которая до сих пор не свалила, и ныряет вниз, чтобы выбраться из моих рук. Я скреплю зубами. А затем наблюдаю, как Сабрина, не поднимая головы, быстро проходит мимо Лец и исчезает в мелькающей огнями темноте основного зала.
Проклятье.
Отталкиваюсь от стены и иду за ней, но на пути вырастает Лец.
— Это было весьма унизительно, Тай, — рассматривая ноготки, замечает она.
Я усмехаюсь:
— Как будто тебе нужно от меня ещё что-то, кроме денег.
— Конечно, нужно, — игриво улыбается она и укладывает ладошки на мою грудь. — Хочу, как в старые-добрые. Помнишь, как нам было здорово вместе?
Я морщусь, потому что вспоминаю совсем другое. Темноту ночи, опустевшую бутылку виски, зажатую в пальцах с красного цвета маникюром, и агрессивную мольбу уехать.
Сбиваю с груди руки и толкаю Лец к стене. Говорю холодно:
— Ты
