встречают с распростёртыми кулаками. Незнакомец выдыхает сизый дым, который тут же исчезает в сумерках.
– Почему сдачи не даёшь? – На мое молчание добавляет, слегка наклонив голову: – Или из тех, кто самоубивается медленно?
Я хмыкаю, тут же закашливаясь кровавыми слюнями.
– А смысл? – спрашиваю, вытирая ладонью рот, но кажется лишь сильнее размазывая грязь. – Их все равно больше.
– Смысл не в том, чтобы победить, – говорит он, и на этот раз мне хватает смелости встретиться с ним взглядом. – Смысл в том, чтобы показать, что ты не слабее их. И, возможно, тогда тебя примут за своего.
За своего?
Хмыкнув, сплевываю. Нет уж, спасибо. Хотя понимаю, в Ржавом городе не бывает одиночек. Они просто не выживают. Их ненавидят так же, как и тех, кто живет по ту сторону Плазы. А ненависть – стадное чувство. Оно объединяет, вдохновляет, заставляет держаться за место в стае, уже хотя бы по той причине, что каждый знает, что будет, если окажешься вне ее. И тогда ты убеждаешь сам себя, что есть друзья, а есть враги. Друзей надо защищать, врагов – ненавидеть. Схема предельна проста, главное о ней никогда не думать. А людей убедить нетрудно. Надо просто никогда не показывать им, что можно жить иначе.
– Стать таким же выродком, как они? – поднимаясь на ноги, отвечаю я.
Он широко улыбается, упирая локоть в колено.
– А какой смысл в гордости, если ты, избитый, лежишь в грязи?
Сердце вышибает грудную клетку, но в этот раз от злости на правду. Хочется послать его к черту, но я лишь цежу сквозь зубы:
– Лучше уж быть грязным снаружи, чем внутри.
Незнакомец качает головой, смеясь, но не спорит, ведь что тут ни скажи, я прав – крыть нечем, а потом протягивает руку. Его ладонь крупная и сухая. Моя же – уже в полузасохшей глине, но кажется, его это ни капли не волнует.
– Ли, – представляется он.
Пальцы дрожат, но я все равно выдерживаю крепость его рукопожатия.
– Август, – отвечаю, слегка морщась.
Больше мы не говорим. И только когда он уходит, я позволяю себе согнуться пополам и тихо застонать от боли. Последние слова, что я слышу, растворяются в шуме ветра, но я запоминаю их на всю жизнь: «Позволь дать тебе совет. Если хочешь здесь выжить – беги». А потом медленно ковыляю в сторону дома, надеясь лишь на то, что мать на работе.
***
Следующие пару недель мне относительно успешно удается применять совет Ли. Я не кровный враг, не оружие мести, поэтому специально за мной не гонятся и не подкарауливают, но если попался на глаза – беги. Беги, не оглядываясь.
Я не даю себя поймать. Приходится сбегать с последнего урока чуть раньше, прогуливать. Хотя это и чревато проблемами, зато успеваю добраться до дома в целости. Теперь я постоянно живу в страхе и напряжении. Выходя на улицу, озираюсь по сторонам. Дважды запираю на ночь окно. Я превращаюсь в параноика.
В тот день я возвращаюсь домой, как обычно, раньше. Джулс сидит за кухонным столом и маникюрными ножницами кромсает кончики волос.
Кырц, кырц.
Все ясно. Я иду мимо нее, даже не здороваясь, и нахожу маму, собирающей садовую тележку.
– Хочу съездить в город, – говорит она, и я точно знаю, что означают эти слова. Она собирается домой. – Надо забрать кашпо, что подарила тетя Элейн. Надеюсь, они его не выкинули.
– Можно с тобой?
Превратившись в слух, я буквально умоляю, чтобы она согласилась, потому что знаю позицию сестры: «Нам там нечего делать!». Но мне хочется хотя бы еще раз увидеть Анну. И когда мама, улыбнувшись, кивает, мое сердце подпрыгивает аж до самого горла.
Как настоящие воры-рецидивисты, мы подкрадываемся к дому вечером. Солнце медленно опускается на крыши, окрашивая их золотом.
– Мам. – Я останавливаюсь, сомневаясь, стоит ли вообще выходить из укрытия. – Может, не стоит? – спрашиваю, ковыряя ботинком всохший в глину камень. – Может, так будет проще забыть? Ей по крайней мере…
Мама останавливается и, едва заметно улыбнувшись, гладит меня по щеке.
– Мой милый мальчик с самыми чистыми глазами и бесконечным сердцем, – говорит она. – Уверена, эта русская девочка не сможет тебя забыть.
– Почему? – тихо спрашиваю я.
– Потому что ты – как отец. Разве мы забыли его?
Я качаю головой.
– Вот видишь.
И я крепче сжимаю рукоятку на тележке.
– То, что мы ищем, я спрятала в кустах возле забора, – говорит мама, когда мы подходим ближе. Судя по тому, что гортензия наша умирает, вряд ли новые хозяева хоть раз к ним притрагивались.
– Боже, ма, ну и позор, – не хочется, чтобы слова казались стоном, но выходит именно так. – Тырим глиняные горшки из собственного дома.
Но мама только шкодливо улыбается, прикладывая к губам палец, а я молчу. Потому что за эти несколько месяцев она так открыто и чисто улыбается впервые, и больше всего на свете я хочу запомнить ее такой – гордой собой из-за сворованных кашпо.
Я прячусь за кустами у дома Пирсов. В этом году они цветут на редкость раскидисто. Наверное, потому что мы стали взрослыми. И больше не падаем в них с деревьев. А потом я вижу мою Принцессу-уже-не-лягушку. Ее волосы собраны в хвост, а спереди, словно ленточки, выпущены две длинные пряди. Сердце частит. Сбивается. Я собираюсь сделать шаг, но замираю на месте. Потому что следом за Анной появляется светловолосый парень моего возраста.
Она протягивает ему мою кепку, ту самую, что я подарил ей, и я машинально касаюсь висящей на шее шестеренки. А потом они уходят в соседний дом. В наш бывший дом. На пороге она останавливается, словно почувствовав пристальный взгляд. Заводит за ухо волосы, ищет глазами кого-то, не меня, и скрывается внутри.
Я никогда не знал, что такое ревность. В семье с тремя детьми это невозможно в принципе. Но сейчас понимаю, что ревную. Ревную Анну к моей старой жизни, в которой осталось всё, кроме меня. Я еще долго смотрю на глухую дверь, словно зная, что нужно прожить, прочувствовать этот момент полностью.
Прошлое умерло. Вместе с домом, который больше обо мне не помнит.
Джулс оказалась права. Ей понадобилось четыре месяца и три ведра пролитых слез, чтобы смириться. Мне же не хочется сдаваться. Почему-то в этот момент во мне просыпается такая злость, одно желание – крушить все вокруг. Как будто в голове щелкнул невидимый ранее тумблер. Я вспоминаю все позорные бегства. Все удары, тычки, издевательства. И выбираю остановиться. Перестать убегать. Хватит цепляться за прошлое. Его не вернешь. Моя
