Мы поворачиваемся и продолжаем бежать к силосным башням. Они нависают над нами, и я молюсь, чтобы Бин была там, сидела в их тени, в безопасности с Фиником. Что мы найдем ее.
— Бин, — кричу я снова. — Бин, это мама. Где ты?
Раздается крик, и я вздрагиваю. Оборачиваюсь. Лиам светит фонариком вверх, и сова пикирует над головой.
— Бин?
Мы добираемся до разбитого и потрескавшегося бетона, где стоят зерновые силосы. Они такие высокие. Лестница наверх давно сломана, она свисает с силосов и выглядит как извращенная версия желобков и ступеней. Я двигаюсь по кругу, а Лиам светит фонариком сквозь обломки и траву.
— Бин? Финик? — зову я.
— Финик. Бин.
Ничего. Тишина — вот наш ответ. Даже сверчки не поют сегодня на старой мельнице.
— Их здесь нет, — говорю я. — Ее здесь нет.
Челюсть Лиама сжалась, и он качает головой.
— Продолжай искать...
— Их здесь нет, — повторяю я.
Затем мы оба смотрим вверх. Там какой-то шум. Скребущий звук. Что-то.
— Ты это слышал? — спрашиваю я.
Он кивает.
— Бин? — Я зову.
— Финик?
Ничего.
Мы ждем. Я задерживаю дыхание и напрягаю слух, молясь о звуке, голосе, о чем угодно. Но, наконец, мне приходится снова вздохнуть, и когда я это делаю Лиам говорит:
— Их здесь нет. Мы можем возвращаться. Позвони Энид, узнай, может, полиция...
— Что это такое?
Затем я слышу слабый звук, человеческий голос, зовущий из темноты.
— Бин? Бин, где ты?
— Там, наверху, — говорит Лиам.
Он светит фонариком на самую большую башню для зерна. Там, на высоте ста футов, я вижу Финика. Его рука свисает через борт и... он не двигается.
Я кричу и бегу к силосной башне.
— Джинни, подожди, — зовет Лиам. — Это небезопасно.
Смотрю вверх на сломанную лестницу, на витки металла, которые местами свисают с боков.
— Мне все равно, — отрезаю я.
— Дождись полиции. Я позвоню, чтобы они приехали.
Я не могу. Никак. Финик не двигается. А где Бин? Почему я ее не вижу?
— Я пойду, — твержу я.
Лиам качает головой. Его лицо белеет. Это его худший кошмар, воплотившийся в жизнь.
— Ты мне нужен, — прошу я. — Ты нужен им. Пожалуйста.
Хватаюсь за металлические перила лестницы и начинаю подниматься. Она дребезжит и раскачивается под моим весом. Сердце колотится, и я чувствую металлический привкус страха во рту. Тем не менее, поднимаюсь так быстро, как только могу, не слишком давя на стонущую лестницу. Но тут раздается резкий лязг металла, и участок лестницы, на котором я стою, отлетает от стенки силосной башни. Я вскрикиваю и хватаюсь обеими руками за перила.
Осколки ржавчины впиваются мне в кожу, и я начинаю соскальзывать. Лестница снова стонет, трясется, и я отрываюсь от перекладины. Дыхание вырывается из меня. Я на высоте двадцати футов над землей и нахожусь в свободном падении. Я не могу дышать, чтобы закричать. Я не могу... я не... я не могу спасти Бин.
Это миллисекунда, но в голове мелькает тысяча мыслей. Я не справилась. Я упаду, лестница закручивается вокруг меня, упаду и подведу свою дочь. Не смогу ее спасти. Я никогда не могла ее спасти. Ей больно и плохо, и я не могу ее спасти. А теперь падаю, и когда окажусь на земле, могу умереть. Я могу не выжить, чтобы увидеть ее снова. А я так сильно ее люблю. Люблю ее всем своим существом. Но я потерпела неудачу. В моем сознании вижу Джорджа, он плывет вниз по черной воде, возвращаясь ко мне, чтобы спасти Бин, чтобы спасти меня. Это то, что он чувствовал? Как будто не имело значения, что он не выживет, потому что важнее всего для него было спасти нас? Его лицо загорается надо мной, я тянусь к нему. «Я не могу спасти ее, — говорю я. — Не могу спасти нашего ребенка».
«Ты и не должна, — отвечает он. — Все в порядке. Ты в порядке. Отпусти».
«Я не могу».
«Отпусти», — повторяет он.
«Прости меня, — говорю я. — Я не справилась».
«Я люблю тебя. Вас обеих», — говорит он.
Потом он уходит, и я остаюсь одна. И вместо того, чтобы быть вытащенной на поверхность, я падаю. Все кончено.
Проходит миллисекунда, остаток моей жизни проносится перед глазами, и единственное, что я вижу, единственное, что хотела бы увидеть раньше, это то, что не должна была делать все одна. Я могла бы позволить себе согласиться, разделить бремя.
Не ограничиваясь внешним уровнем, где я сдерживала часть себя, а целиком. Я должна была довериться. Я должна была позволить ему помочь мне. Я должна была позволить ему любить меня.
Лиам.
Жаль, что я не сказала ему правду. Что я тоже его люблю.
Но теперь, вместо того, чтобы услышать это, он видит, как я падаю.
Как разбиваюсь о землю.
Он переживает свой худший кошмар, только на этот раз ему приходится смотреть, как это происходит. Что, думаю, в тысячу раз хуже. Смотреть, как кому-то, кого ты любишь, больно, и не иметь возможности остановить это — самая страшная боль в мире.
Глава 21
Лиам
Джинни поднимается по лестнице, и паника, которая охватывает меня при мысли о полете, о падении, начинает скрести по моим внутренностям. Я втягиваю воздух. Я могу это сделать. Паника сжимает мое горло и давит на грудь. Я моргаю, когда мое зрение то приближается, то удаляется. В памяти всплывает воспоминание о том, как мой позвоночник хрустит о бетон.
Я делаю глубокий вдох, подавляя панику. Джинни уже на высоте десяти футов. Она идет без меня. Спасать Бин. Чтобы забрать Финика.
Я смотрю вверх на руку Финика, свисающую над краем силосной башни, на высоте не менее ста футов. Голова кружится. Меня шатает.
«Сделай это, — говорю я себе. — Ты можешь это сделать».
Паника внутри, зверь, который ждет, чтобы поглотить меня. Держит меня здесь, прижатым к земле. В безопасности в своей хватке. Годами я бежал от него. Боролся с ним. Скрывался от мира. Ничего не помогало, ни терапия, ни лекарства, ничего. Я смотрю на Джинни, она держится за перила и шагает по лестнице. Они стонут.
Будь героем.
— Черт, — говорю я.
Будь героем.
Ты нужен ей. Ты нужен им.
Нет ничего в этой жизни, чего бы я хотел больше, чем быть с Джинни и Бин. Быть тем, на кого они могут положиться. Быть больше, чем героем. Быть их семьей.
На этот раз, когда паника охватывает меня, я не борюсь с ней. Я не сопротивляюсь. Я приглашаю монстра войти. Я широко открываю себя.
Этот зверь врывается внутрь, захватывает меня. Страх, колотящееся сердце, ужас, ощущение падения, знание, что я умру прямо сейчас, захватывает меня. Скручивает все внутренности. Я не могу дышать.
«Еще», — я говорю ему.
Мое тело то холодеет, то обливается потом.
«Еще».
Я не могу дышать.
«Еще. Будь еще хуже».
Я открываюсь ему, позволяю бушевать внутри меня, и не борюсь с ним. Я позволяю всему ужасу, страху, панике заполнить меня, и сдаюсь ему.
Просто позволяю этому быть. Признаю. Принимаю свой страх.
А потом я бегу.
Подбегаю к лестнице и подтягиваюсь. Все тренировки, весь бег, каждая минута физической подготовки готовили меня к этому моменту.
Лестница широко раскачивается, я хватаюсь за выступ и подтягиваюсь выше. Джинни всего в десяти футах надо мной. Я поднимаюсь по лестнице так быстро, как только могу.
Смотрю вверх и вижу то, чего не видит Джинни. Секция над ней оторвалась от стенки башни. Большинство болтов отсутствуют. Когда она наступает на нее, металл сердито скрипит. Моя кровь холодеет. Лестница отрывается от стены. Джинни хватается за перила и начинает падать. Ее ноги взлетают в воздух. Лестница падает, и Джинни падает вместе с ней.
Я не думаю. Я бегу так быстро, как только могу. Спринт по лестнице. Прыгаю к ней, в тот момент, когда она рассекает воздух. Я ныряю вперед. Хватаюсь одной рукой за перила, переваливаюсь через край и хватаю ее за запястье.
