Воскресенье. Католическое богослужение, обычно передаваемое «Радио Франции», уступило место «протестантской волне», и торжественные аккорды латинской мессы сменились быстрыми мелодиями, полными грубоватого беспричинного веселья. Репортеры на улицах расспрашивают прохожих об их впечатлениях. Интересно, в какой мере связаны с протестантизмом наши национальные черты, и в первую очередь себялюбие и оптимизм?
Мы обедали с дядей Эдгаром в «Друане» — ресторане, а не кафе. Этот ресторан, говорит миссис Пейс, согласно «Путеводителю Мишлена», имеет две звезды. Ее вообще интересуют всякие злачные места. За обедом нас видит кто-то из знакомых моего кавалера, и это забавляет его.
— Он думает, что у меня появился вкус к fruit vert, — говорит он.
Я не поняла этого выражения. (Потом Рокси объяснила, что «недозрелый плод» означает «несовершеннолетняя девочка». Не знаю, чувствовать себя польщенной или наоборот?) Дядя Эдгар не представляет меня.
По правде говоря, я и сама думала, что, помимо заговорщических целей, приглашение пообедать вызвано его тоской по женскому обществу и желанием, чтобы его видели с молодой женщиной, его интересом к молодежи вообще, к их веселым проделкам, и все же у него самого более полнокровная и яркая жизнь, чем у большинства молодых людей. То же самое можно сказать о миссис Пейс. Мы ошибаемся, когда думаем, что старики не могут обойтись без нас. Мне еще предстояло узнать, что чем проще объяснения, тем они лучше.
Дядя Эдгар расспрашивал меня, и я рассказывала ему о себе. Непривычно распахивать душу перед мужчиной, чаще бывает наоборот. Я рассказала о миссис Пейс, о которой он слышал и с которой хотел бы познакомиться. Рассказала о Стюарте Барби и о Рандольфах. Я не до конца распахнула душу, говоря о жизни в Калифорнии. Умолчала о крутых парнях из «темнокожих» кварталов, о знакомой шпане, о том, как еще в школе я два раза «залетела» — не по причине умственной отсталости, просто противозачаточные средства подвели. Не рассказала и о том, как меня вышибли из кинематографического колледжа. Люди говорят, что знают себя. Может быть, я тоже знаю себя, а может быть, только узнаю. Но мне не хотелось, чтобы дядя Эдгар знал, это точно. Нет, я не прикидывалась наивнячкой и целочкой, правда, но и не выдавала себя за бонтонную юную даму, каких он знал в давно прошедшие времена.
Мы ели pied de cochon en salade, salade de crabe, rôti d'agneau (он взял телятину), fromage (сыр он не ел), gâteau aux trois chocolats[47]. Не знаю, во сколько это ему обошлось. На моей карточке не было цен.
Как я и ожидала, он заговорил о Рокси и Шарле-Анри. Он был на том обеде и сказал, что у Магды какой-то жалкий вид, толстые ноги, «как у англичанки», и что она пьет водку перед обедом, как делают русские. Вероятно, ему было поручено сообщить мне, что, к сожалению, Сюзанне придется взять сторону сына, если возникнут разногласия. Ничего подобного, конечно, не случится, он уверен, просто Сюзанна не хочет, чтобы Шарль-Анри сломал себе жизнь. Я обещала передать это Рокси.
В том, что меня стали использовать в качестве посредника, была, очевидно, некая неизбежность. Я в самом деле моталась между буржуазной семьей Персан и моими двумя французскими ухажерами Ивом и Мишелем, между американским литературным миром Эймса Эверетта и миссис Пейс, международным миром искусства Стюарта Барби и миром дипломатов и управляющих трастовыми компаниями. Роль моя была самая незаметная: я таскала книги от миссис Пейс к Эймсу Эверетту и обратно, я приносила новости от Шарлотты Рокси, я даже делала снимки в квартире миссис Пейс. Об этом попросил меня Стюарт Барби, который обещал ее биографу, своему знакомому, узнать, даст ли она на то свое разрешение. Сначала миссис Пейс не позволяла ничего фотографировать, но тщеславие победило. Ей было приятно, что люди увидят ее прекрасную мебель и дорогой фарфор или ее увидят на фоне мебели и фарфора. Фотограф я, считай, никакой, но Эймс дал мне свой аппарат «для безмозглых» с автоматической вспышкой.
— Какие могут быть возражения? — сказала Рокси в ответ на просьбу музея Гетти позволить его эксперту сфотографировать «Святую Урсулу». Музей планировал позаимствовать картину для своей экспозиции «Источник света».
— Хорошо, что ее наконец-то увидят люди. А то висела у нас, никто о ней и не знал.
Осмотреть картину, сфотографировать ее и определить размер страховки для отправки в Калифорнию — обратно в Калифорнию — пришел не кто иной, как Стюарт Барби. Он сказал, что «Урсулу» застрахуют на сорок тысяч долларов. Рокси была приятно удивлена. Она тут же позвонила Марджив и Честеру и сообщила радостную новость. Кто мог подумать, что у нее есть такая ценная вещь!
Стюарт Барби вовсю расхваливал и «старинный фаянс», доставшийся Рокси от Персанов. Мне хотелось, чтобы он поумерил восторги, потому что ей будет вдвойне жаль расставаться с этими блюдами и тарелками, если придется их возвращать.
— У Персанов такой посуды навалом, — говорила она. — Надеюсь, бабка не будет возражать, если я сохраню ее для Женни. И мебель тоже — у них у самих классная. Думаю, они прекрасно обойдутся без этих вещей, которые сейчас у меня.
— Восхищаюсь французами за их бескорыстное стяжательство, за их уважение к творению рук человеческих, — сказал зашедший на чай Эймс Эверетт.
— Да, французы любят хорошие вещи за красоту или их символическое значение, а не за то, что они дорого стоят, — согласилась Рокси.
— А вот американцы делают вид, что презирают материальные ценности, как будто непорядочно иметь или коллекционировать хорошие вещи, — продолжал Эймс Эверетт. — И вместе с тем они — истинные потребители. Французы — те материалисты, но не потребители. Это мне импонирует.
Адвокат мэтр Бертрам посоветовал Рокси собирать письма и другие бумаги, которые свидетельствовали бы о ее ангельском характере и безупречном поведении и, с другой стороны, о злонамеренной неверности Шарля-Анри. Ей было не по душе это занятие, тем более что характеристики надо было добывать не только от американцев, но и от французов. Рокси было жутко неудобно обращаться к французам, ей казалось, что она предлагает им изменить родине. Двое или трое знакомых на самом деле отказались, заявив, что не желают выступать судьями. Анн-Шанталь Лартигю согласилась засвидетельствовать, что Шарль-Анри постоянно пренебрегал своим отцовским и супружеским долгом, что он ушел из дома и тому подобное, тогда как Рокси — любящая и заботливая мать. «Я напишу, что ты — сущий ангел», — обещала она. Миссис Пейс тоже была готова положительно отозваться о Рокси, но ее согласие нас беспокоило. Зная ее прямолинейность, мы опасались, что она напишет что-нибудь нехорошее, вроде того, что Рокси плохо готовит (хотя она готовила вполне прилично, правда, не французские кушанья) или что Женни воспитывается в детском саду. Опасения наши были напрасны, так как всем известно, что миссис Пейс — писательница, и в конечном итоге Шарль-Анри в ее рекомендательном письме представал как бесчувственное и алчное чудовище, что было чистой правдой.
