— Илюх, давай с нами в «Гагарин», а? Кальянчик? — это уже на улице, коллеги мои, друзьями не назовёшь.
Отвечаю:
— Не, мужики. Мне в сантехнику ещё надо, смеситель накрылся. Хозяйка и так весь мозг выгрызла: кран капает, лампа моргает…
— Всё, всё, не бухти! Смеситель у него, ага. Опять в отдел попрёшься? Надо тебе?
— Надо. У меня очняк завтра.
— Кто?
— Голубев-Маркушева.
— Опять? Чего на сей раз?
— Она ему перфоратор сломала, он ей — палец.
— Нехило. Ну, бывай.
Провожаю их взглядом, поднимаю окно, поворачиваю ключ, думаю: «Тир — раз в месяц. А зачем? Нам-то, крыскам кабинетным, зачем эта огневая подготовка? От кого отстреливаться? Кого гонять? Малолеток по подворотням? Как же достало всё… И мужики вроде помочь хотят, чтоб развеялся, а мне неохота. Всё, поехали».
Но и в отделе нет мне покоя, без стука открывается дверь.
— Петрович, ты долго ещё? Седьмой час.
— Дверь закрой. И не шастай больше.
Голова хмыкает, оценивает мой поллитровый бокал кофе на стопке бумаг и задвигается обратно за дверь. Это Диман, он опять ждёт, когда его фифа из патруля вернется.
Медленно разгорается фонарь за окном, чего-то он поздно сегодня. Да, ты же поработать хотел. Маркушева — дура, конечно. Кто бы мог подумать, что в элитном доме такие страсти? Биты, топоры… Кухонным топориком покромсать здоровую «Макиту»! Жалко инструмент. А вот участковый там точно примазанный, его нарики пасут и те, кто повыше. Тут ничего не попишешь, бабла всем охота…
Смотрю в окно. Поверх забора вижу — люди спешат. А ты, Илюха, уже нет, ты уже никуда не торопишься. Раньше — да. Раньше — хотелось. Рвался, лез, карабкался, дежурства хватал одно за другим. А кому оно надо было? Что в итоге-то? «Илья, мы слишком разные…»
Надо ехать домой. Нет, не хочется. Закрываю глаза, вижу будто бы кадры из старого мультика. Заезженные, потёртые. Вот Вика, в высоких белых сапожках, с огромной золотистой кокардой на фуражке, и складки юбки разлетаются, когда она притопывает в такт своему барабану… А ты стоишь в оцеплении на Дне города и глаз не можешь от неё оторвать. Как давно это было… Ещё кадры — наша свадьба, её вечные гастроли с Губернским оркестром, твоя работа. Ремонт, мебель новая. А потом — голая Вика на руках у этого борова, такого же здорового, такого же неуклюжего, как его грёбаная туба. И слова, как только он рывком её на пол поставил: «Илья, мы с тобой слишком разные…»
А с ним что, одинаковые?.. Да нет, уже не больно. Фигня, прорвёмся.
Ничего у вас с Викой и не было, получается. Ждала просто, когда ипотеку выплатишь. И всё — финал. А может, надо было побороться? Квартира-то ляма три стоит. Если пополам — на гостинку хватило бы… Это тебе хватило бы. А ей — на что? На первый взнос. И пусть бы помучалась, как я эти семь лет. Так нет, ты же идиот. Ты себе чего оставил? Тачку. На кой? Тачку, комп и сумку с вещами.
Так. Всё. Голубев-Маркушева. Тебе завтра придурков этих мирить. Не в суд же дело передавать. Почему нельзя людей поженить принудительно? Всё выгода будет. Сломают стенку и будут вместе соседям спать мешать.
Смеюсь.
Старой балалайкой тарахтит внутренний:
— Петрович, тут тебя спрашивают.
— Ты не офигел ли, Диман? Дежурному звони. Мой рабочий день закончен.
Голос не обижается, хмыкает:
— Да тут девчонка. Говорит — по личному.
— Чего за приколы?
— Слушай, выходи и сам разбирайся. Я пропуск выписать не могу.
Накидываю куртку. Ладно, домой так домой. Закрываю кабинет, спускаюсь по лестнице, открываю дверь и в холле вижу её. Куцее пальто, шарф до носа, опухшие глаза. Идёт ко мне, протягивает руку:
— Илья Павлович, я Соколова.
— Петрович.
— Что? — таращится, не понимает.
— Отчество. Илья Петрович.
— А… Да. Вы меня вызывали.
— Не помню. Когда?
— Почти год назад.
Усмехаюсь:
— Долго же вы шли.
— Нет, тогда всё само собой решилось. Сейчас другая история. У вас есть время? Я не зря пришла?
— Понятия не имею, зря или нет. Но время есть. На улицу пойдёмте, Соколова.
И вот мы мотаем круги вокруг памятника на маленькой площади. Она говорит торопливо, захлёбываясь. Артёма, однокурсника её, задержали, подозревают, что поджёг дом, где выросла его девушка. Она-то выбежала в сорочке, а вот бабушку не спасли. Куртка Артёма осталась на заборе, сам он ничего не помнит. И денег в семье сейчас, чтобы забрать его под подписку, совсем нет, потому что мать в больнице. А с Олесей они собирались пожениться, но не получается, потому что она навыдумывала себе чёрт знает что.
И я вдруг ясно и отчётливо вспоминаю. И драку в общежитии, и эту девочку с зарёванными глазами, что изо всех сил тогда выгораживала парня. Какого именно? Этого же Артёма? Или нет? И Лазарев… Полковничий внучок, которому тогда попало. М-да… Год прошёл. А ты изменилась, Соколова. Тогда была дрожащая тень, сейчас — уверенная, с почти отчаявшимся, но требовательным взглядом.
И ещё. Это был тот самый день, когда я застал Вику с боровом. С того дня всё и покатилось к чертям собачьим. Неспроста всё это, ох неспроста.
Останавливаюсь у скамейки.
— Так. А теперь давай с самого начала.
II
Закрутилось потом, закрутилось… Сначала я был уверен, что всё так и есть. Мало ли, ревность, просто нервишки сдали у парня этого, Артёма, или пару косяков выкурил, вот и накрыло.
Тем более что Мартынов, молодой следак, что вёл дело, сразу сказал, что алиби нет. По словам обвиняемого, он вышел из общежития не слишком трезвый, доехал на такси до дома, на крыльце темно было, удар и всё. Якобы очнулся под утро здесь же, у подъезда, руки-ноги затёкшие, голова в крови, куртки нет. Поднялся домой, спал до обеда. Камеры? Да, смотрели, они уже две недели как не работают. Свидетелей, которые видели бы его вечером у подъезда, нет, хотя опросили соседей, три человека возвращались поздно плюс компания пиво пила. Меня смущала кровь на куртке и то, что следов бензина на одежде и обуви не было и в помине. Мартынов материалы дела не показал, только озвучил кусками, а потом дал понять, чтоб я не лез больше.
Ну как тут быть? Решаю съездить на место, хоть какое-то развлечение.
Машину бросаю на грунтовке перед деревней. Дальше «Логан» точно завяз бы в непролазной мешанине: глина, солома какая-то… В колеях от пожарных машин, до краёв полных мутной жижи, плавают коричневые листья. Пробираюсь вдоль забора, скользя ботинками по траве, кляня себя, что не догадался взять из кладовки оставшиеся от отца рыбацкие сапоги. Неловко ухватившись за доску, загоняю в руку занозу. Матерюсь.
«Как тут народ живёт? Дыра дырой. Чёрт тебя дёрнул ехать сюда, Илюха! Не твоё дело-то, не твое! Что тебя погнало? Честолюбие? Жалость? Красивые глаза?» — собственным хохотом спугиваю стаю ворон с высоченного дерева.
Стою у калитки — только щеколда, замка нет… И собачьей будки тоже нет. Странно… Где-то тут, на заборе, и нашли куртку этого парня. Девчонка, идиотка, сама же и признала её.
Обхожу вокруг дома.
Что обычно ищут на месте? Окурки? Так полно их тут. А вот были ли здесь криминалисты вообще? Кто станет в деревне грунт просеивать? Следы? Всё уже затоптали и пожарники, и соседи любопытные. Вон дедок местный лысиной светит поверх забора.
— День добрый, уважаемый!
Нырк. Скрылась лысина.
По дворам идти? Всего-то три хаты в два ряда. Дачники разъехались, а постоянные молчать будут, даже если и видели чего. Себе дороже. Поживи-ка вот так в глуши, собственной тени бояться станешь, не то что мужика чужого, пусть и ксивой тыкающего.
Не рискую заходить внутрь домишки. Обгоревшие балки скрипят, грозясь обрушить на меня чёрный скелет, да и так ясно — загорелось по периметру. Классика жанра — бензина по завалинкам плеснуть, спичкой чиркнуть.
Ещё раз обхожу дом и двор. Летний курятник, нетронутый огнём, но пустой. Сарайка. Открыл дверь — лопаты, вёдра, грабли. Корзинки, ящик с инструментом. Чисто.
