Делаю движение, будто собираюсь уйти — и не ухожу. Потому что чувствую: не «ладно». Еще нет.
«Что было, то было. Я принимаю твои извинения...»
Нет, я не говорю ему этого. Потому что не принимаю. Организм не принимает.
Я фактически остыла, пока не увидела его только что. Пощечины не остывают, не смываются, как видно.
У каждого свое: он за что-то там меня ударил. За что-то свое, такое, что толкнуло его на подобный неадекват. А мне плевать на это. Тогда еще было плевать на его заморочки, иначе не спровоцировала бы невольно его поступок. Сейчас плевать, что он уже попросил прощения за рукоприкладство. Простить его я физически не могу — я же сказала, организм не принимает. Но зла не держу. А еще плевать, потому что и у меня свое. То, что он вытеснил за маловажностью. Но оно, это «мое» так и осталось невысказанным. О нем собираюсь говорить.
— Я хотела этого ребенка. Нашего, — сообщаю ему просто. — И я не избавлялась от него. Ты не имел права меня в этом подозревать.
Не собираюсь его «доканывать». Я и Миха теперь чужие, но все это я должна была сказать не маме, не Рику и не подругам — все это я должна была сказать ему. Я припозднилась, но «слишком» поздно, по-моему, не бывает.
Его «забирает», кажется:
— Я не знал. Ты не рассказывала.
— Ты не спрашивал.
Пусть прочувствует, пусть прозреет, в конце концов. А то штамповать их собрался до получения угодного ему результата.
— Ты давно хотел, и я готовилась сделать тебе сюрприз.
Тогда он толком не понял, что и он потерял ребенка.
Плевать. Плевать, если сейчас все это далеко. Плевать, что у него теперь будет его ребенок и что реальные проблемы с его ребенком близко.
— Поначалу в Милане у меня был сильный токсикоз... Тошнило с утра и до вечера. Но я держалась, не говорила тебе. Помнишь, я тогда неделю-две болела.
Не помнит. Был занят Линдой. Сильно занят. Пусть слушает теперь — мне больше некому рассказать.
— Потом отпустило. Больше не тошнило и постоянно было так тепло. Начинаешь быстро уставать. А потом уже чувствуешь, что ты не одна в твоем теле. Что там поселился еще кто-то.
Невольно улыбаюсь и смотрю на него.
Он потрясен.
Но я давно перестрадала и теперь рассказываю обо всем спокойно и доходчиво. Доношу недоносимое.
— Этот кто-то растет...
— Мальчик или ... — глухо спрашивает он.
— ...не знаю, — перебиваю я, потому что сама тогда попросила не говорить мне. Но тут же говорю зачем-то: — Девочка.
Замолкаю, чтобы припомнить, что там еще было. Не так-то много мне осталось рассказать о нашей «девочке».
— Каждый день что-то новое. Какой-то новый дискомфорт. Новая заморочка для меня — новый шаг для нее. Скачок. А потом уже начинаешь ждать их. Читать, там, всякое. Я начала представлять себе, как она будет пинаться и тут же думала, что когда-нибудь ты непременно будешь играть с ней в теннис.
Он едва заметно кивает, как если бы хотел сказать: конечно, непременно. Стал бы играть.
— Я любила ее. С тех самых пор, как почувствовала ее в себе. И не перестала любить ее, когда узнала про тебя и Линду.
Кто изменяет, будучи в семье, тот не только партнера предает, а всю семью. Детей. Мой отец — не исключение, но я все равно его люблю.
Михе непросто будет услышать то, что я еще ему скажу.
— Это... случилось на тринадцатой неделе. Я тогда как раз переболела. Помню, рада была, что не корона. Может, тогда и подхватила инфекцию и не оклемалась. Или с генетикой что-то у нее было, вот организм и решил. Сам.
Не озвучиваю перед ним других возможных причин — пусть почитает, если интересно. И пусть поймет, наконец, что он тут ни при чем. Что ему не нужно еще и за это просить прощения.
— У меня начались боли. Сильные. Я как-то сразу почувствовала: что-то не так. Поехала в больницу. Ее не стало уже по дороге.
«Следующая! Та-ак-с, что у нас?..»
Грузная тетка-медсестра подплыла ко мне в предбаннике среди счастливых будущих рожениц, потом, видимо, разглядела мое лицо и всю меня и без дальнейших расспросов повела в кабинет.
Вспоминаю и не рассказываю — он не поймет и не услышит.
— На обследовании они сказали мне, что я ее потеряла.
На этом все интересные для него моменты заканчиваются, и я не рассказываю ему того, что было потом.
Я не хотела того, что теперь с ним происходит — беззвучно, неожиданно и неодолимо. Я не хотела и не смотрю в его сторону. Я не хотела и того, что произошло со мной, но это все-таки произошло. И никого не было рядом. И после тоже — кроме мамы.
Ничего, он быстро успокоится. Может, теперь поймет, насколько незначительна перед этим его измена.
Даю ему время, достаточно времени. Он «высыхает» и выдавливает из себя:
— Кати... я виноват в этом? Ты меня в этом винила?..
— Не виноват. Не винила...
Не выдерживаю:
– И винила!
Даю только раз, один-единственный раз вырваться наружу эмоциям и тороплюсь вывалить на него чуть ли не с бульканьем:
— Я понимала — не виноват! И я ненавидела тебя, придушить была готова!
— Почему?.. — спрашивает он тихо.
— Да потому! Ты знаешь, как херово это, когда все теряешь и даже обвинить в этом некого?! И тебя и не обвинишь даже... Да тебе даже плохо от этого не было! Мне одной... мне одной было...
Мне теперь тоже нужно время, но меньше времени, чем только что понадобилось ему.
Отдышавшись и приведя пульс в норму, сообщаю ему:
— Это все давно в прошлом. Я забыла. И простила.
Типа.
Он берет меня за руку:
— Кати...
Я обрубаю то, что бы он там ни собирался мне сказать — руку забираю у него назад и спокойно, но решительно подвожу итог:
— Давай больше не пересекаться. Так будет лучше.
Без особого удовлетворения подмечаю, что мои болючие мемуары причинили ему неудобный и незапланированный душевный дискомфорт. Выходит, потеря нерожденного ребенка — это ой, как больно, страдательно даже. Он не планировал всего этого выслушивать.
Но Миха — не страдательная натура. Кто знает, может, теперь он даже рад, что еще до всего этого от меня «избавился». А то, глядишь, еще пришлось бы тогда морально меня поддерживать. А выкидыш все равно случился бы — только так только в этом из миров, я только что сама ему сказала.
Пусть теперь по-новому взглянет на собственную жизнь, желаю ему в приступе философского оптимизма. Пусть... начнет радоваться. По-настоящему радоваться тому, что его ждет. Тому, чего у нас с ним не было.
Понял ли он, что в следующий раз ему разрешается сделать вид, что он меня не помнит?..
Так будет лучше – с этим он соглашается с безропотной подавленностью.
Больше он мне не встречается. Так и правда оказывается лучше.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Пост-командировочная
Как бы я там ни врала себе, что мне все это «уже давно по барабану» — переработать встречу с Михой получается не сразу.
Наверно, сама я в этом деле тоже изрядно косячу, совсем как с курсами самообороны — хотела записаться еще зимой, а сейчас весна уже.
Весна бушует вовсю. Ей плевать на весеннее обострение и на то, что в очередной раз подскочили «цифры».
Всем вокруг тоже плевать. «Он-офф»-корона породила всеобщую мнимую атрофию восприимчивости ко всяким там вирусам.
Есть чем заняться: у меня пять проектов на работе, веду я два из них — это Бланкенбург и «городок», да с Риком — два, без пяти минут — три. Насколько с ним вообще что-либо вести можно. И, как если бы я вообще хотела это вести. Официально я ему для того, чтобы было кому составлять строительные бумажки и подавать их куда следует.
Я уже говорила, что «партнеры» его и заказчики — ребята небезынтересные. Такое впечатление, что все это — сплошь какие-то старые знакомые, хорошие и не очень. Понятия не имею, откуда они сами и откуда у них деньги.
На ЭфЭм мы пересекаемся мало. Рассказываю об этом Каро, которая словно мониторит нашу с ним историю на манер лабораторных наблюдений. Будто мы с ним — кролики ее подопытные. Сначала она подначивала меня, что я его «впустила» и «пристроила», потом с уверенностью предрекала мне, что, если станем пересекаться на работе, это «добром не кончится» и «долго не продержится». Теперь на полном серьезе уговаривает спросить у него, точно ли он там работает.
