потому что у нее опыт есть… А она просто вымещает нерастраченную любовь на чужом ребенке…
Боже, в каком мире мы живем.
— А отношения с братом? Я так, понимаю, тоже испортились?
— А ты как думаешь? Младший, конечно, просто избалованный был, привык, что может творить все, что хочет, а вот ответственность нести не привык. Они с Галей быстро разбежались. Но, конечно, Виктор с ним разговаривать даже не хотел. Может, сейчас и жалеет, да только назад не воротишь.
— А почему не переступить через гордость, если жалеет?
— Да поздно. Разбился, Сергей. Пьяный за рулем гонял и не справился.
— Сергей? — холодею я, вспомнив фото в комнате Тиль в городской квартире. Он брат Виктора? Значит, Тиль и Тимка двоюродные? Хорошо, что Воронцов не знает. Вдруг захочет отобрать. Ему запросто может быть наплевать на сына брата-предателя, но уж слишком Виктор любит все контролировать.
— Сергей, — подтверждает Екатерина, размешивая мед в теплом молоке.
— Время вышло, — объявляет Эстель, ворвавшаяся на кухню. — Десять минут прошло! Мы вели себя хорошо! И почистили зубы!
О том, что попытки почистить зубы все-таки имели место, говорят брызги зубной пасты на шее Тимки. Да, он пока в этом не очень хорош.
Ликвидирую клубнично-мятные разводы, а сама тискаю Тимошку, испытывая стыд за облегчение от того, что его отец не появится и не предъявит на него права. Тимка наш. Мы его любим, разве ему без нас было бы хорошо?
Нервозность отпускает меня не сразу, мучаясь виной за недостойные мысли, я особенно ласкова с детьми и долго читаю им сказки.
Перед тем, как лечь в постель, заглядываю к спящему Виктору.
На ощупь он нормальной температуры и даже откинул покрывало. Мерно вздымается широкая грудь, руки раскинуты, штаны сползли до опасной позиции, заставляя меня сомневаться, есть ли там белье.
Красивый мужчина, который воспитывает свою дочь, как умеет.
Жесткий, сложный, наглый.
Хорошо, что мне осталось провести в этом доме совсем немного, но я, наверное, буду скучать по Тиль.
Помявшись, я все-таки решаю не закрывать двери между нашими спальнями.
Если станет хуже, то Воронцов сможет меня позвать, и я услышу.
Переодеваясь ко сну, я натыкаюсь взглядом на соболиную шубу. Роскошный подарок. Слишком роскошный. Я с сожалением глажу шикарный мех. Это не для меня. Он останется здесь и подождет другую хозяйку.
Еще с полчаса я прислушиваюсь к звукам из комнаты Виктора, а потом неожиданно засыпаю, проваливаясь в глубокий жаркий сон. И просыпаюсь так же резко, как и засыпаю.
Первая же попытка пошевелиться, проваливается с треском.
Скосив глаза в сторону предполагаемой помехи, а обомлеваю.
До того, как я увидела это безобразие, я думала, что Тимошка все-таки под утро пришел ко мне под бочок, но этот вторженец намного крупнее.
Рядом со мной, зарывшись лицом в мои лежащие на подушке волосы, безмятежно спит Воронцов.
И ведь не мешают ему мои космы.
Сама я чаще всего на ночь заплетаю слабую косу, чтобы в рот не лезли.
И вчера заплетала, вяло вспоминаю я, однако волосы распущены, а бархатная резинка, которой я вчера их перевязала, смешно красуется на мужском запястье.
Улика.
Я тоже, когда Тиль перед сном расчесываю, надеваю ее резинки на руку.
Забавно.
И вдруг вязкие неповоротливые мысли вспархивают испуганной стаей от осознания, что ничего забавного в этой ситуации нет.
Воронцов спит со мной в одной постели, будто так и надо!
Просто пришел ночью и лег в постель к неодетой девушке, которая там его совершенно не ждет.
И не только лег.
Он трогал мои волосы и, кто его знает, что еще.
Да и сейчас, когда заполошно анализирую свои ощущения, я ощущаю, что поперек моего живота возложена тяжелая властная рука. И не поверх одеяла, а под ним!
Я не сообразила сразу, потому что Виктор не шевелится, но сейчас я отчетливо чувствую, что наглая ладонь по-хозяйски забралась прямо под футболку, заставляя меня нервничать.
Словно почувствовав, что я напряглась, Воронцов открывает глаза.
Темные загнутые ресницы поднимаются, и почти сразу карие глаза темнеют. Взгляд приковывается к моим губам.
Рука, покоящаяся на моем теле, приходит в движение. Плавным, скользящим жестом Виктор поглаживает кожу ниже пупка, и пробудившиеся вместе с этим мурашки окончательно приводят меня в чувство.
Видя, что Воронцов приподнимается на локте и нависает надо мной, я уже открываю рот, чтобы сказать ему, что его поведение не только неуместно, но и возмутительно, но Виктор, не позволяя даже начать отповедь, запечатывает мне рот поцелуем.
Это я со сна хлебушек, а Воронцов, похоже, по утрам энергичен и точно знает, чего хочет. Его язык атакует мой, не оставляя никаких шансов на отступление. Виктор просто отбирает мое дыхание, заставляя сосредоточиться только на том, как не задохнуться в этом напоре страсти, обрушившейся на меня в одно мгновенье.
Он выбивает у меня почву из-под ног, выбрасывает все мысли из моей головы.
Только что был полный штиль, и вот я в центре урагана.
Бескомпромиссные поцелуи не позволяют мне воспротивиться, не говоря уже о том, что я не сразу понимаю, что не только губы Виктора господствуют надо мной.
Увлеченная жадными поцелуями, которые против воли находят во мне отклик, я не улавливаю момент, когда, придавив меня телом, Виктор дает волю рукам. Я принимаю эти грубоватые ласки, как продолжение поцелуя. Они сливаются в моих ощущениях, заставляя тело нагреваться и гореть там, где только что была ладонь Воронцова.
А Виктор не стесняется в своих желаниях.
Он творит абсолютно нескромные вещи. Недопустимые. Невозможные. Запретные.
Но у меня не хватает духа прекратить это, такой сильный голод сквозит в каждом жесте.
Да и остановить бурю невозможно.
Это все иллюзии.
Возможно, будь я не так растеряна перед этим нападением, я бы смогла собрать себя в кучку и что-то сказать, как-то запретить…
А сейчас я захвачена и руками Воронцова, и собственными неожиданными ощущениями, которые начинают накрывать меня, превращая в безвольное существо, упивающееся тем, какие эмоции и желания оно пробуждает в таком мужчине, как Виктор.
Даже такой неопытной особе, как я, понятно, что бикфордов шнур почти догорел, и вот-вот рванет. Я не знаю, почему Воронцов так на мне зациклился, наверное, потому что не привык к отказам, но не ощущать его жажду я не могу.
А Виктор, сорвавшийся с цепи, и не думает сбавлять обороты.
Я чувствую, как пылает кожа на лице, растревоженная колючей щетиной, распухают истерзанные губы, как томится грудь, которую жадно сминают
