— Нервничаешь? — тихо спросила Лена подругу.
— Нет.
За предыдущую ночь у Марики созрел определенный план обороны, и она очень надеялась, что ей дадут шанс применить его. Федотовой она пока ничего не говорила: ей было страшно, что та не оценит ее изобретения (тем более что у них все равно не было никакого запасного варианта).
Между тем Лена потихоньку подглядывала в замочную скважину за тем, что происходило на заседании.
«Оболтусы», которых судили за появление в институте с «лохматыми прическами», стояли как рабы на невольничьем рынке. Собственно, они сами нарвались на неприятности: ведь всем было известно, что прически «а-ля рокеры» нарушают душевный покой ректора. Так на кой черт нужно было дразнить его лишний раз?
Собравшиеся на заседание частью следили за происходящим, частью читали «Технику молодежи», частью зевали. Большинству из них было глубоко наплевать на судьбы «оболтусов», и они уже заранее были готовы голосовать за любое решение начальства. Все это происходило не в первый и далеко не в последний раз.
«Суки!» — вдруг с неподдельным отвращением подумала Лена.
Ее саму и Марику ждало то же самое: псевдоразгневанный коллектив сломает им жизнь не потому, что это кому-нибудь надо, а просто в силу обычая.
Комитет постановил исключить «оболтусов» из рядов Ленинского комсомола, ибо каждый из них грешил не в первый раз. Впереди их ждало отчисление из института и отправка в армию. Может быть, даже в Афганистан.
«Если ты плюнешь в коллектив, коллектив утрется, но если коллектив плюнет в тебя, ты утонешь», — вспомнила Лена любимую поговорку директрисы школы.
— Федотова и Седых! — громко позвал Вистунов.
Лена быстро взглянула на Марику:
— Ну, ни пуха нам, ни пера!
— К черту.
Юная критикесса с третьего курса доложила собравшимся состав преступления: плохой пример подрастающему поколению, проявление чуждой морали, незрелые высказывания… Окончательно раззадорив себя, она даже предложила обратиться с письмом в КГБ, чтоб там проверили, не завербованы ли Федотова и Седых какими-нибудь вражескими агентурами.
— Ты считаешь, что компетентные органы дурака валяют и ты одна всех видишь насквозь?— перешел в контратаку Миша.
— Нет, но…
— Все, кто надо, давно уже сидят. Так что и ты садись.
В публике рассмеялись.
— На место, я имел в виду, — поправился Миша.
— Так, давайте без лишний дебатов! — поглядев на часы, сказал Вистунов. — «Прокурора» мы уже выслушали, теперь давайте послушаем, что нам скажут «обвиняемые».
Марика нашла глазами нападавшую на них третьекурсницу. По опыту она знала, что никогда не стоит воевать со всеми противниками сразу: в этом случае у тебя нет ни малейшего шанса на победу. Нужно выбрать кого-то одного, а остальным дать возможность быть зрителями.
— Скажите честно, Инна, вы сомневаетесь в коммунистической идеологии? — тихо спросила Марика.
Третьекурсница подняла на нее удивленный взгляд:
— Нет, конечно!
— Правильно. Потому что вы в курсе, чем отличается советское общество от капиталистического. И делаете сознательный выбор в пользу нашей идеологии.
Лена посмотрела на подругу, не совсем понимая, куда она клонит.
— А если бы вас выращивали в тепличных условиях и вы ничего не знали о капитализме, то как бы вы разобрались, что такое хорошо, а что такое плохо? — продолжала гнуть свою линию Марика.
— Все равно вы не должны были приводить этого американца в советскую школу! — воскликнула Инна.
— Почему?! Найдите мне закон, в котором говорится, что пионерам нельзя наглядно демонстрировать убогость американской пропаганды! Знаете, как отреагировали дети на высказывания мистера Уилльямса?
— С негодованием! — подхватила ее мысль Лена. — Мы должны учить детей смотреть правде в глаза, какой бы неприглядной она ни была. Разве вы с нами не согласны?
— Все равно — подобные дискуссии не для школы, — проворчал Вистунов со своего места.— Устраивали бы диспуты у нас в институте, пригласили бы представителей от партии, от общественности…
Марика светло улыбнулась ему:
— В следующий раз мы так и сделаем!
— Ну, в нашем деле главное — это правильные выводы, — снисходительно отозвался Вистунов. — Все, давайте голосовать и пошли по домам!
Голосование приговорило Седых и Федотову к выговору без занесения в личное дело.
— Мишка! Я тебя обожаю! — кричала Лена, выскакивая на улицу.
— А я обожаю советский спорт, — улыбнулся Степанов. — Он спас наши шеи от намыливания!
Марика шла чуть позади. Честно говоря, ей было слегка обидно, что Лена приписала весь успех предприятия Степанову. Ну да что возьмешь с влюбленной женщины?
И еще ей было завидно. У Лены с Мишей были обширные планы на вечер: кино, поцелуи и позднее возвращение домой. А Марике даже задержаться дольше положенного было не с кем.
Раз в две недели Алекс получал письма из дома. Мама купила новый «Понтиак» и теперь пачками слала сыну фотографии своей новой «бэби». На приложенном листочке она кратко перечисляла нехитрые домашние новости: кто из знакомых забеременел, кто родил и насколько пышно расцвела в этом году розовая герань на террасе. В общем, дома все было как всегда — мило, уютно и привычно.
Письма от друзей, напротив, были полны драматических подробностей.
Хесус в красках описывал, как его ротвейлер Джерри заставил соседей поверить в жизнь после смерти. Джерри откуда-то приволок дохлую кошку — всю обслюнявленную и в земле.
«Сволочь, ты зачем ее придушил?! — накинулся на него Хесус. — Это же единственная отрада миссис Олдмен!»
Полночи он отстирывал несчастное животное шампунем и сушил феном, а потом подбросил его на соседское крыльцо: вроде как кошка сама подохла.
Утром вся округа была разбужена диким криком.
«Вчера Лулу померла и я ее под гранатовым деревом закопала, — причитала миссис Олдмен.— А сегодня утром гляжу — лежит. Ночью, что ли, вернулась? Главное, чистая, белая, пахнет хорошо…»
В письме другого приятеля, Питера, приводилось подробное описание скандала, который закатила Эми, узнав, что ее жених сбежал в Россию.
«Его в психлечебницу надо сдать, раз он предпочитает жить с коммунистами, а не со мной!» — негодовала она. Но, так или иначе, Алекс добился своей цели: Эми признала свое поражение и укатила домой к родителям.
«Она сказала, что ходила к какой-то негритянской гадалке, показывала ей твою фотографию и та наслала на тебя порчу, — не смог не поглумиться напоследок Питер. — Так что, если на тебя вдруг свалится кирпич, знай: его запустила твоя несостоявшаяся супруга».
После прочтения подобных писем Алекса начинала мучить ностальгия. Он скучал по друзьям, по веселым вечеринкам на берегу Тихого океана, по ощущению того, что он свой среди своих…
Лежа на кровати, Алекс листал учебник по русской истории.
Средневековье… Деспот-монарх, грозная стража… Чуть что — тащат в застенок и выпытывают: а не засланный ли ты? Не замыслил ли худого против великого государя? Причем схватит тебя не стрелец, не воевода, а простой народ: ибо бдительность — это основа основ государства.
Алекс думал о себе и о русских. Сможет он когда-нибудь принять и понять их? Пожалуй, если брать каждого по отдельности… Поболтаешь с кем-нибудь на лестничной площадке, расскажешь о себе, послушаешь его — и сразу чувство схожести, даже некоторого родства. Но как только русские и американцы начинали выступать «обществом» — все, война. Настороженность, неприступность и выражение лиц — как у солдат на патриотических плакатах: «Они не пройдут!»
Алекс до головной боли уставал от необходимости все время быть начеку: как бы не сболтнуть лишнее, не показать своих мыслей… Причем этого требовали не только Советы — Ховард тоже неустанно повторял: «Не забывайте, что мы находимся во враждебном государстве! Не давайте им повода обвинять нас!»
