— Вообще нет, — пожал он плечами.
— Ну как же? Ну а в восьмом классе, помнишь, я нечаянно разбила проектор у физички? Я тогда чуть не умерла от страха. Я и так-то эту грымзу боялась до потери пульса, а тут такое… До сих пор как вспомню, так вздрагиваю… А ты встал и сказал, что это ты разбил… Ну, помнишь?
— Ну вот это помню. Ещё б не помнить. Физиня же так потом орала, что думал — оглохну. Указкой своей чуть не истыкала до смерти.
— Ах да! — засмеялась Юлька. — По-моему, даже ударила разок, ненормальная. И ты у неё тогда эту указку отобрал и тоже сломал. И с математикой всегда мне помогаешь! Если б не ты, я бы точно погрязла в двойках…
— Да прям…
Несколько секунд оба молчали. Потом Юлька снова повернулась к нему, подалась ближе, взяла за руку.
— Эрик… я…
Он тоже повернулся к ней, взглянул в её лицо и напрягся. Только не это! Только не надо этих неудобных признаний! Пусть всё останется как есть…
— Я…
Юлька посмотрела на него с отчаянием, закусила губу, но так и не решилась произнести то, чего ему так не хотелось услышать. Однако вместо этого огорошила его вопросом:
— Эрик, а у тебя есть кто-нибудь, ну или был? Девушка, в смысле… Ну, в этом самом смысле…
В другой раз он наверняка высмеял бы Куклину за подобное любопытство, ну или на худой конец, подтрунивая, спросил, с чего это она, правильная девочка, интересуется такими взрослыми вещами, но не сейчас. Не мог, язык не поворачивался.
Интуитивно чувствовал, что как бы насмешливо и снисходительно он сам ни относился к девчачьим ахам-вздохам, подшучивать сейчас над Куклиной будет неуместно, может, даже зло. Хоть она и дурочка, конечно, а эти все «люблю — не могу» — романтичная ересь, не больше.
Но она ждала ответ.
— Ну, я же уже большой мальчик.
— Значит, это у тебя уже было… — вздохнула она, потом зачем-то сообщила: — А у меня нет.
Тут уж он всё-таки не сдержал смешок.
— Ещё бы.
— Почему ты так говоришь? — неожиданно возмутилась она. — Хочешь сказать, что меня нельзя… что я не могу… понравиться?
Юлька явно смущалась называть вещи своими именами, и это тоже его забавляло.
— Дурочка ты, Куклина, — усмехнулся он. — Совсем не те выводы делаешь. Я хочу сказать, что ты хорошая, а не какая-нибудь там… А понравиться ещё как можешь. Вон Шуля аж дымится.
— Плевать мне на Шулепова, — буркнула Юлька. — Нужен он мне больно…
Эрик посмотрел на неё с улыбкой.
А потом Юлька сделала то, чего он никак от неё не ожидал. Даже помыслить о таком не мог. Она качнулась вперёд, словно на секунду потеряла равновесие, обвила руками его за шею и поцеловала в губы. Точнее, коснулась его губ своими. Коротко, сухо, будто легонько клюнула.
Эрик непроизвольно отшатнулся. Юлька тоже отстранилась, посмотрела на него со страхом и надеждой.
Чёрт, ну зачем она это сделала? Всё же хорошо было. И этот молящий взгляд…
Как ей сказать, что ничего такого у них не будет? Ну, не может он с ней. Общаться, дружить, помогать, если надо, — это всегда пожалуйста. А с любовью — это вообще не к нему. Не может он её любить так, как ей хочется. Нет, физически смог бы, конечно, разок-другой. Будь это не Юлька, наверняка так бы и сделал. Но с Юлькой он так не мог. Потом ведь только хуже будет. Она же ещё как ребёнок. Нельзя с ней по-скотски. Но как ей всё это объяснить? И, как назло, нужные слова на ум не шли.
Впрочем, объяснять не пришлось. Юлька поняла сама, прочла по его глазам. Сразу сникла, отступила, отвернулась.
Глядя с балкона вниз, произнесла глухо:
— Я тебе совсем-совсем не нравлюсь, да?
— Юль, ну ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
— Как? Я не знаю, Эрик.
— Лучше всех. Честно. Я за тебя порву любого. Только…
— Только ты меня не любишь, так?
— Люблю… как друга, как сестру.
Юлька молчала, пряча лицо. Потом он понял — она плачет. Попытался приобнять, но она, дёрнув плечами, скинула его руку.
— Не надо, — произнесла, всхлипнув. — Оставь меня, пожалуйста.
— Юль, ну прости, что вот так всё…
Она покачала головой.
— Ты не виноват… никто не виноват. Но я не могу сейчас тебя видеть. Мне надо побыть одной… Уйди, пожалуйста.
Эрик с сомнением посмотрел на неё.
— Ну как я тебя оставлю такой?
— Хорошо. Вызови мне такси. Домой хочу.
— Давай провожу?
— Нет, не надо, не хочу…
Он всё-таки проводил её до такси. Юлька больше не плакала, держалась, но напряжённые черты выдавали то, как ей сейчас больно.
Меньше всего ему хотелось её расстроить, но что тут поделать? Настроение стало совсем паршивым. Возвращаться в клуб не хотелось. Да вообще не стоило приезжать.
Добравшись до остановки, он позвонил Юльке. Та, к счастью, ответила сразу, но по голосу чувствовалось — рыдает.
— Доехала? Дома?
— Угу.
— Ладно, созвонимся.
Эрик сбросил вызов и заскочил в подъехавший троллейбус.
6
Добираться из клуба домой предстояло так же тягомотно, долго, с пересадками. К тому же вечером транспорт ходил плохо, и ждать нужную маршрутку пришлось около часа.
От остановки путь лежал через пустырь, который местные власти ещё с прошлого века собирались преобразовать в парк культуры и отдыха. Но поскольку так и не собрались, жители окрестных домов понаставили на бесхозном поле ракушек и сараев. В тёплые дни мужики, сидя на чурбачках и приспособив под стол старую деревянную катушку для проводов, распивали самогон. Там же летними ночами собиралась молодёжь отдохнуть или выяснить отношения, а часто — и то, и другое.
Вообще-то, пустырь имел дурную славу. То на девушек там нападали, то грабили. Осторожные люди предпочитали делать крюк, боялись. Даже мать вечно твердит: плохое место, опасное, страшное. Но Эрик Маринеску не понимал этих страхов.
Он обитал тут с детства, играл, дрался, зависал с пацанами. Он здесь впервые поцеловал девочку. Здесь же выкурил первую свою сигарету — не проникся, правда, процессом, но попробовать-то надо было. Словом, он здесь, можно сказать, вырос. Каждая кочка, каждый чахлый кустик, каждый сарай — всё такое знакомое-родное.
Сегодня, что странно, никого не было на пустыре, хотя погода располагала. Только где-то вдали из темноты доносились приглушённые голоса и смех.
Так даже лучше, что нет никого из своих, успел подумать он. Иначе сейчас бы началось: куда торопишься? Садись с нами. А он уже насиделся сегодня, да и мать ждёт…
Он и не обратил внимания на то, как отделился от стены гаража чей-то тёмный силуэт. А затем появился ещё один и ещё. Мысленно лишь отметил: трое, четверо, пятеро… Но и тогда ничего дурного не заподозрил, идиот. Видать, интуиция то ли спала мертвецким сном, то ли у него её отродясь не было.
Эрик понял, что дела плохи, только когда эти безмолвные фигуры стали медленно, но вполне целенаправленно двигаться к нему, стараясь при этом обойти со всех сторон и, обступив, заключить в кольцо.
Он остановился, вглядываясь в темень, лишь слабо разбавленную тусклым светом фонарей.
Однако в следующую секунду он безошибочно узнал, кто это. Во всяком случае — одного из этих пятерых, едва тот шагнул в жёлтое пятно фонарного света.
Шуля. Шулепов. Откуда он здесь? Каким образом занесло его из центра в спальный район на самом отшибе города? Что он тут забыл? Эти мысли пронеслись молниеносно.
— Гля, пацаны, а вот и он… — сообщил Шулепов, подходя ближе. В руке он держал бутылку, которую затем поднёс ко рту. Сделал большой глоток, по-лошадиному фыркнул, утёр губы рукавом толстовки. И с громким смешком произнёс неожиданным фальцетом: — Наша сраная смуглянка-молдаванка.
Потом уже грубее добавил:
— Ну чё, мудло, где твои понты? А я предупреждал? Предупреждал. Значит всё. Ку-ку.
Шулепов был сильно пьян. Гораздо пьянее, чем два с половиной часа назад на балконе «Рок-сити».
Сунув руки в карманы, Эрик бросил в лицо однокласснику:
— Свали, Шуля. Иди проспись.
