мимо пустых первых рядов кресел в верхнюю часть зала. Там удобные кресла-мешки, и мы всегда тусуемся на них. Останавливаюсь, жду, пока глаза привыкнут к темноте.
Агния спит, свернувшись в своем кресле и устроившись головой на коленях Семена. Вообще-то, обнимашки в кинотеатре строго запрещены. Но у них железная отмазка. Они — брат и сестра. Правда — сводные. Хотя, это уже детали. И Сэмчик включает тупого, когда Алла пытается наехать на них за «демонстрацию отношений», из серии — «почему я не могу обнять сестру»? На любые попытки воспитателя тактично объяснить про степень родства, он также тактично обвиняет воспитателя в озабоченности. Идеально!
Чуть дальше, возле стены вижу свою потеряшку. Выдыхаю. Не утонула, не убилась, не заблуилась, а всего-то смотрит кино. Ну как смотрит… Слушает.
За ней пустое кресло. Тихо пробираюсь туда, присаживаясь в него.
Тяну за кончик ее кресла, трансформируя его форму и заваливая назад.
Все равно же не видит ничего.
Невозмутимо продолжает лежать. Нависаю над ее лицом своим, покусывая губы. Поцеловать хочется, едва держу себя в руках.
— Опять ты, некрасивый мальчик?
Смеюсь.
— Как ты узнала? Ты же не видишь!
— Я — летучая мышь. Поправь мое кресло.
— Не хочу… — шепчу ей в губы. — Ты оставила свой телефон в комнате.
Поднимает руку. Демонстрируя мне смарт-браслет, как у моей маленькой сестры.
— Все?
— Номер свой скажи.
— Нет. Я не даю свой телефон некрасивым мальчикам.
Зараза…
— Окей. Тогда, я вынужден попросить у тебя носок.
— Носок?! — прикрывает удивленно рот.
— Да! Потому что «Добби хочет быть свободен», а не постоянно беспокоиться все ли в порядке в летучей мышью.
Самодовольный ядовитый смех.
— Хорошо. Считай, что я подарила тебе носок.
— На самом деле, лучше чулок или трусики, — шепчу, касаясь ее губ.
— Via! — рассерженно толкает меня ладонью в лоб.
— Чего? — отстраняюсь под давлением ее ладони.
— Прочь, страшненький!
Присаживается, поправляя кресло.
Цокая, закатываю глаза.
— Ну и сиди, скучай, мышка. Тоже мне — Царица Савская!
Сваливаю в столовую.
Глава 2. Неполноценность
ЯНА
— Не проще ли до снятия повязок было остаться дома, на домашнем обучении? Там знакомое пространство…
Проще.
— Мне нужно как раз незнакомое, Ася.
— Почему?
Потому что закрытое помещение для слепого человека — это практически неизбежная агорафобия и, в результате, вечный домашний плен. У меня уже яркие симптомы, которые я едва контролирую. Мой психоаналитик посоветовал «незнакомое пространство» и самостоятельность.
— Ты прости, можно я оставлю без ответа твой вопрос?
Не хватало еще, чтобы эта отзывчивая девочка почувствовала за меня ответственность. Не хочу. Я сама справлюсь.
— Конечно. Нет проблем, — смущенно, — крыльцо общежития. Мы пришли. Тебя довести до комнаты?
— Спасибо, Ася. Дальше, я сама.
— Если что — мне несложно, звони в любое время, — отдаляется ее голос.
Напрягать окружающих неприятно. Чувствуешь себя ущербной. Сложно смириться со статусом инвалида. Даже если он и временный. Временный или нет — все еще под вопросом. Считается, что деньги решают любую проблему, попробуйте решить деньгами проблему отторжения тканей после трансплантации.
Увы…
И остается только надеяться, что в этот раз все будет хорошо. В прошлый раз роговица не прижилась. А между операциями необходимо делать приличные временные промежутки. И я уже слепа так долго, что даже перестала истерить по этому поводу, как в начале.
Трость касается крыльца. Говорят, навык обращения с тростью формируется ни один год. И мой до сих пор оставляет желать лучшего.
Пять шагов влево или вправо, и будет лавочка. Я попросила Асю описать мне пространство. И в голове есть смутная карта. Скоро она станет яснее.
Делаю эти пять шагов. Касаюсь тростью края лавочки. Прислушиваюсь. Никаких шорохов или ощущения чьего-то присутствия нет. Присаживаюсь, стараясь не потерять в голове внутренний компас. Это, я вам скажу, навык еще посложнее трости. Постоянно удерживать виртуальный компас и карту. Как перелетная птица!
Крыльцо теперь справа. Слева, напротив него — административный корпус.
Мне предложили в сопровождение женщину-поводыря. Но я отказалась. Если мои глаза не будут видеть после снятия повязок, то я хочу быть самостоятельной, а не держаться до конца жизни за чужую юбку или руку.
И я развиваю свой компас и навык хождения с тростью. Дополнительным бонусом обострились слух, осязание и обоняние. Запахи я могу раскладывать на такие детали, что позавидует любой парфюмер.
Некрасивый мальчик, например, пахнет смесью ментола, сандала и дыма. Не ярко. Не так как пахнет парфюм. Скорее, как пахнет гель для душа. Ну и еще чем-то таким специфическим, мужским…
Приятно пахнет! Несмотря на то, что засранец тот еще.
— Вот эта… — слышу тихий разговор неподалеку. — Алла сказала, она не видит.
От того, что разговор про меня, пульс учащается. Дышу глубже… Это неизбежно, все будут обсуждать меня. Надо игнорировать. Внешне игнорировать просто, внутри же у меня каждый раз буря. Чувство неполноценности щемит где-то в солнечном сплетении.
— И что теперь? Я в няньки не нанималась, — шепотом.
— А кто родители?
— Не знаю. Алла не говорит. У Таюрской надо спросить. У нее отец про кого угодно пробить может.
— Почему к нам-то? Бесит…
— Может, родоки крутые?
— Может! — повышая голос встаю я. — Я слепая, но не глухая. Или в вашей школе этикету не учат?
Тишина…
Захожу в общежитие. Первые двери… вторые… и только собираюсь повернуть налево, как приближаются голоса, смех и топот. Несколько человек проносится мимо. Я чувствую, как меня толкают в плечо. От неожиданности теряю равновесие. Выставляю руку в направлении предполагаемой стены, но ошибаюсь с оценкой расстояния или направления, и она проваливается в воздух. Я, черт возьми, лечу на пол, слыша, как удаляются эти голоса и хлопает дверь за спиной.
— Оу… — падаю на бедро, упираясь руками в пол.
Трость вылетает из рук, откатывается.
Шарю ладонями по полу ища ее. Слышу, как кто-то проходит мимо. Еще кто-то…
Сердце оглушающе стучит. Накатывает паника. И обида… Я нелепая и жалкая!
Чтобы не разреветься, ругаю себя: «Никто тебе не обязан нянчится, поняла?! Вставай!»
Сжимая зубы, встаю с пола.
— Твоя трость? — кто-то всовывает в руки.
— Спасибо.
Шаг в сторону. Нащупываю стену. И пытаюсь отдышаться, погасить набирающий обороты приступ агорафобии. Не ныть! Ты хотела сама!
— Привет, мышь летучая… — неожиданно раздается рядом. — Потерялась?
Мой, Добби.
— Нет, — преодолеваю дрожь в голосе. — Уходи.
Не хватало еще поныть при «некрасивом мальчике».
— Ты чего злопамятная такая, а? — с досадой.
— Чего тебе еще нужно, а? «Носок» подарен.
— Да ничего. Мимо проходил.
— Так и проходи мимо. Лишних трусиков у меня нет, раздавать. Ты уж извини!
— Хочешь, подарю? — слышу ухмылку в его голосе.
Мне и самой
