нависшего над нашим домом.
Я ощущала себя овощем, который мог лишь кивать. Язык заплетался. Я едва оправдалась перед нападками Назиры, а она пользовалась моим положением. Нависала сверху, пренебрежительно оглядывала травму, словно на правой ноге не было повязки. Язвила, пока папа не слышал.
Если бы мама была со мной, она бы не позволила греху случиться. Она бы восстановила справедливость и напомнила бы о важных словах, прописанных в Коране.
Но мне было плевать на мачеху, меня интересовало состояние Хайи. Вот перед кем мне нужно объясняться и из-за кого сердце рвалось на части. Сестренка стояла в углу моей комнаты спиной ко мне. Ни разу не повернулась, не взглянула, не обратила никакого внимания. Но даже через призму лекарств я слышала, как она иногда всхлипывала, но пыталась сдержать слезы, протирая глаза рукавом абайи.
— Я поговорю с отцом, он не позволит тебе вернуться в университет.
Что? Как?
— Он обещал, что я окончу…
— Ты окончишь его, если позволит отец.
Я снова не успела сообразить, что имела в виду Назира. Она вышла из комнаты, хлопнув дверью. И я осталась наедине с Хайей. Только сейчас она осмелилась повернуться ко мне и показать свое раскрасневшееся от слез лицо.
— Ами, как ты могла? — выкрикнула Хайя. — Это был мой шейх! Карим Аль-Дин-Абдул мой жених! Зачем ты отбила его у меня?
— Ты же знаешь, я хотела тебе помочь. Я… мне жаль…
Но Хайя не дала мне договорить. Она резко подошла к двери и хотела покинуть мою комнату, но в последний момент обернулась, чтобы встретиться со мной озлобленным карим взглядом, который я часто видела у ее матери.
— Лучше бы ты не возвращалась.
Последнее, что я услышала от родных, прежде чем я осталась одна в своей запертой комнате. Даже Джахиду не разрешили меня навестить.
Я заслужила одиночество. Я виновата. Я во всем виновата.
Как всегда…
Мои дни прошли в тумане, в периодической боли в теле. Я просыпалась посреди ночи с криками, затем засыпала, а просыпалась уже с капельницей в руке. Порой я не понимала, где именно концентрировалась боль: в ноге или в душе.
Сколько дней прошло? Когда я перестала считать дни и ночи, проведенные в комнате? Неизвестно. У меня даже телефон отобрали, а ноутбук Джахид не успел принести после приезда из аэропорта.
Вдруг Шахир звонил, а я не смогла ответить? Или я пропустила лекции по программированию? Отец сказал, что предупредил декана о моем отсутствии из-за травмы, но я надеялась как можно скорее оказаться на занятиях среди привычной учебной суеты.
Рядом с ним…
— Аллах Акбар! — выкрикнул рыжий парень в углу коридора, вызвав смех однокурсников.
Аллах, сохрани меня…
Я опустила голову, глубоко вздохнув. Снова Питерсон издевался надо мной. А это всего лишь вторая неделя учебы. В нашем университете не так много мусульман, как в остальных, но я не ожидала, что меня примут с такой ненавистью.
Отец учил меня не поддаваться агрессии, если меня будут обижать и отстаивать свою веру в любой ситуации. Потому что это мой выбор. Это мое видение мира. Но предпочитала не вступать в конфликт. Тем более Питерсон присутствовал в моей жизни раз в неделю, когда мы ходили на программирование с его группой.
Я утонула в своих мыслях и не почувствовала, как ко мне подошли сзади парень и девушка и попытались стянуть хиджаб.
— Ай! — громко воскликнула я, чувствуя головную боль. Платок немного оттянулся назад, но не упал из-за крепко приколотых невидимок. А вот мои волосы наверняка пострадали.
— Да она родилась с этим чертовым платком!
— Точно-точно!
— Таким не место в нашем мире.
— Ты не одна из нас.
— Ты не особенная.
Милая, ты особенная. Ты индивидуальность и всегда останешься ею.
Мамины слова, сказанные в далеком детстве, отпечатались в моей голове, однако они постепенно исчезали, а на первый план выходили насмешки однокурсников. Я голова была сбежать и расплакаться от досады, пока передо мной не появилась высокая фигура, от которого веяло насыщенным запахом бергамота.
— Отошли от нее, — прозвучал высокий голос с сильным арабским акцентом. — У вас есть пять минут, чтобы извиниться.
— Если нет, то что?
Язвительная улыбка рыжеволосого Питерсона надолго останется в моей памяти. Но также я запомню, как изменилось выражение его лица после сказанных слов:
— Над тобой стоят камеры. Через пять минут я могу получить запись с них, через десять — отправить главному шейху Великобритании, а через час тебя и твою шайку арестуют за дискриминацию.
Превосходство на аристократическом лице сменилось неподдельным страхом. Через секунду я услышала долгожданное извинение, а через две мои однокурсники покинули коридор, оставив меня наедине с незнакомым арабом. Я не осмелилась поднять на него глаза, но, когда все же решилась, заметила, что и он не смотрел на меня.
Казалось, мы так и будем стоять в пустом коридоре. Я хотела сбежать, чтобы меня никто не увидел наедине с мужчиной.
— Если нужна будет помощь — обращайся, — произнес он уверенно.
— Спасибо за помощь.
— Я защищу себя.
И почему-то мне оказалось этого достаточно, чтобы продолжить наше общения. Потому что я знала, что у меня есть персональная защита, не требующая от меня ничего взамен.
***
— Амина?
Я проснулась от стука в дверь. Могли бы и не стучать, я вряд ли бы открыла дверь. Физически бы не смогла.
— Ты как, сестренка? — спросил Джахид, опустившись возле меня на кровати.
— Прекрасно. Я испортила помолвку сестры, растянула ногу и не виделась с Шахиром. Что может быть лучше?
— Аллах простит тебя.
— Хайя не Аллах.
— Это неважно.
— Надеюсь, я скоро окажусь в Лондоне. Скоро промежуточный тест.
— Ты не вернешься в Лондон.
Заявление брата прозвучало так резко, словно меня окатили ведром воды посреди пустыни.
— Как? А как же моя учеба?
— Это решит твой будущий муж.
— Мой… кто?
Я не могла поверить в сказанные братом слова. Это, наверное, шутка. Ведь Шахир еще не приходил к отцу. Он не просил моей руки, потому что находился в Лондоне на занятиях. Он должен был приехать на рождественские каникулы.
— Твой муж. Ты выходишь замуж.
Аллаахумма хаазэ икбаалю нахаарикя ва идбаару ляйликя ва асваату ду‘аатикь, фагфирли (О Всевышний! Это — наступление Твоего дня, завершение Твоей ночи и голоса призывающих к Тебе. Прости меня!).
Мысли мои путались, но слова, выцарапанные с детства в моем разуме, остались со мной. Они ясны как день, как ночь, как восходящее солнца из моего окна. Только поступки людей мне
